Большакова А.В.

Аннотация: В статье дан общий обзор особенностей материнства в традиционной культуре вепсов – малого народа, проживавшего вXIX веке на территориях Олонецкой и Новгородской губерний, а в ХХ веке оказавшимся разделенным территориальными границами Республики Карелия, Ленинградской и Вологодской областей (с XIX в. вепсский народ переживает период ассимиляции соседним русским народом). Автор статьи А.В. Большакова делает попытку анализа планирования семьи, числа детей в ней, материнского воспитания и обучения, отношения к детям и детству и отношений, подобных материнским или замещающих их (с нянями, крестными, бабушками) в традиционной вепсской культуре. Исследование базируется на данных источников, хранящихся в Научном Архиве Российского Этнографического Музея (г.Санкт-Петербург) и литературы.

Вопросы, связанные с положением вепсской женщины в семье и обществе, в той или иной степени, затрагивали в своих работах такие ученые, как Н. Подвысоцкий, В. Майнов, А. Колмогоров, А. Борисова, В. Пименов, И. Винокурова и др., но обобщающей работы по проблеме материнства в традиционной культуре вепсов опубликовано не было. Однако, вопрос об особенностях материнства в традиционной вепсской семье и обществе не только интересен, но и актуален – гендерные исследования являются заметным социальным и культурным явлением современности, 2008 год в России был объявлен «годом семьи».

Попытаемся определить особенности материнства (планирование семьи, числа детей в ней, материнского воспитания и обучения, отношения к детям и детству) и отношений, подобных материнским или замещающих их (с нянями, крестными, бабушками) в традиционной вепсской культуре.

По представлениям вепсов, было грешно не иметь в браке детей. Во-первых, церковная концепция материнства видела в постоянном рождении «чад» оправдание сексуальных отношений супругов. Во-вторых, по церковным канонам бездетность, виновной в которой, как правило, считали женщину, была основанием для церковного развода. Грехом было рожать мертвых детей (верили, что мать заставят съесть мертвого малыша на том свете). Контрацепция практически отсутствовала. Вытравление плода практиковалось; оно осуждалось, но никаким образом не преследовалось. Однако большое количество детей в семье считалось наказанием от бога: «Хорошо бы иметь девочку, как пестунью, да двух-трех мальчиков, а больше – одни грехи пойдут – дочерям приданое, наряды надо, а где возьмешь, коли достатка нет; сыновьям – земли, избы, а наделы–то невелики» [1] …

Тем не менее, способность вепсянок к деторождению в ХIХ в. оценивалась этнографами как высокая. Из опрошенных В. Майновым 20 женщин четыре имели от 1 до 5 детей, шесть – от 5 до 10, девять – от 5 до 15 детей, а одна из женщин родила 21 ребенка (средняя производительность – 8.4 ребенка). Случаи рождения незаконнорожденных детей у вепсов в XIX – начале XX в. были довольно редки, по сравнению с той ситуацией, что отмечается исследователями относительно Российской империи в целом. Так, в 1863 г. среди вепсов Белозерского уезда Новгородской губернии зафиксировано 10,9% родившихся вне брака детей [2], а в целом по стране в 1859 – 1863 гг. в городах рождалось около 26% внебрачных детей, а в деревне 74%, в 1910 г. – соответственно 41 и 56% [3]. Источники начала XX в. также говорят об исключительности рождения детей у незамужних вепсских девушек [4].

Детская смертность в тот же период времени была высока: 40% детей (по отношению к общему количеству родившихся) умирали, поэтому период беременности, первый год жизни ребенка был наиболее ритуализирован у вепсов, аналогичная ситуация наблюдалась у карел и финнов.

Женщина во время вынашивания ребенка должна была придерживаться множества обычаев, направленных на сохранение плода. Беременной запрещалось посещать похороны, кладбище, свадьбу, идти в крестные матери, перелезать через косые изгороди, садиться на камни, причинять вред миру животных, избегать встреч с самыми опасными из них – змеями, медведями. Нарушившим грозили сглаз, выкидыш или рождение больного или некрасивого ребенка, как следствие воздействия духов – представителей потустороннего мира.

Однако главнейшим незыблемым правилом поведения беременной было занятие хозяйственными делами вплоть до наступления схваток. Считалось, что тяжелая физическая работа способствовала быстрому и благоприятному родоразрешению. Как следствие, дети часто рождались в лесу, поле, на сенокосе и т.п. Наиболее благоприятным местом для родов считался хлев. Рожали также на повети (в сарае), в подполье. В бане рожали только белозерские вепсы [5].

Время наступления родов женщины пытались скрыть: во-первых, роды и роженицу считали нечистыми, - женщина должна «вину спрятать». Во-вторых, боялись сглаза – в этот период сглазить могли даже самые близкие люди. В-третьих, стремились облегчить страдания: «одна знаешь – одна боль, двое знают – вдвое больней, а многие знают – намного больней» [6].

Удачными считались роды, когда роженица, испросив разрешения рожать именно в этом месте у его духов - хозяев, управлялась самостоятельно, а затем звала свекровь и передавала ей ребенка [7]. Если роды затягивались, первой помощницей роженицы также являлась свекровь, а если она не могла справиться, звали знахарку или знахаря (baboi, tedai), а то и колдуна (noid). Институт специальных повитух развит не был, а акушерок не приглашали. На Кенозере говорили, что «баба-голландка» (т.е. акушерка) «не умеет грыжу заговаривать» [8].

При очень тяжелых родах знахарь или колдун совершали ряд ритуальных действий, сопровождая их заговорами (abutuz, puheg) впрочем, эти заговоры знали многие из женщин, не считавшиеся baboi или noid [9].

Роды состоялись, «бабить ребенка» (babtä laps) т.е. выполнять обязанности повитухи, чаще всего приходилось свекрови. Она обрезала пуповину (nabanabuhm) ножницами, приготовленными самой матерью, место среза смачивала материнским молоком, перевязывала пуповину волосами матери (в начале ХХ в. к волосам добавляли льняную нить). Пуповину сохраняли (прятали) и использовали как оберег ребенка от порчи, сглаза, беспокойства, детских болезней, а иногда ею лечили женское бесплодие (добавляли кусочки пуповины в еду) [10]. Свекровь должна была убирать послед (nuťtajälgeliižed) закопать его в подполье перед передним углом или под порогом избы. Считалось, что, чем аккуратнее свекровь уберет послед, тем скорее роженица поправиться и сможет родить нового ребенка. Если женщину начинали одолевать женские болезни или бесплодие, то она обвиняла свекровь в плохом «захоронении» последа [11].

До появления у ребенка первого зуба, по представлениям вепсов, душа его была общей с матерью. Одновременно с прорезавшимся зубом он приобретал жизненную силу и собственную душу [12]. До этого момента младенца старались никому не показывать, чтобы оградить его от сглаза. По этой же причине мать на любое одобрение, высказанное в адрес ребенка, должна была его обругать. Перед приходом гостей или выходом из дома ребенка старались не наряжать, чтобы он не привлекал внимания недобрых людей или духов, или даже мазали ему лицо сажей. Особенно берегли детей от черноглазых, с тяжелым характером или бездетных женщин – они считались способными «навести» сглаз, болезни или даже смерть ребенка из зависти или просто из злобы [13].

Любое беспокойство малыша называли «призором». Защитить ребенка от воздействия недоброжелательных сил могли обереги – выполняющие апотропеическую функцию материнские вещи: головная сорока с ячменными зернами, положенная в люльку, или завернутые в станушку матери камешек, кольцо от венка, железные изделия [14]. Само присутствие матери рядом с малышом действовало оберегающее. Однако женщина, родившая в разгар земледельческих или сенокосных работ, не могла долго находился с ребенком. Она перепоручала его пестунье - чаще всего или старухе, которая не могла уже ходить на подсеку, покос, или девочке, которая еще не повзрослела для этой работы.

Социализация ребенка начиналась первым внесением в дом и первым купанием (после купания новорожденного мальчика заворачивают в рубаху отца, а девочку – в станушку матери [15]. Этим стремились закрепить половую принадлежность ребенка). Следующая ступень социализации - это крещение и воцерковление двух – шестинедельных детей. Крестили обычно в церкви, но иногда и дома. На крестинах обязательно присутствовали крестные мать (r’ist’imam) с отцом (ristiž) - обычно брат матери и сестра отца ребенка, и «дед и бабка с обеих сторон» [16].

Вепсянки долго кормили своих детей грудью - до рождения следующего младенца или «пока сам не бросит, как стыдно станет» (т.е. до пяти лет) [17]. Первое кормление проходило обязательно на пороге избы и начиналось с правого соска. Если ребенок неохотно брал грудь, прибегали к особому обряду: встав у горячей печи, предлагали ребенку грудь и произносили заклинание: «Как ребенок льнет к теплу, так пусть льнет к материнской груди» [18]. Пока мать была на работе, пестунья кормила ребенка из рожка, а вернувшиеся с полевых работ мать давала ему грудь.

Ученые ХХ в. (Гризингер, Маудели) считали, что продолжительное кормление ослабляет организм женщины и порождает самые разнообразные болезни, которые усугублялись антисанитарными условиями проживания роженицы и невозможностью оказания квалифицированной медицинской помощи вепсам, живущим в глухих лесах и болотах [19]. Часты были случаи возникновения «молочной лихорадки», появления кровотечений, нарушения душевного равновесия (в первые несколько часов, иногда в первые сутки, роженица чувствовала нервное возбуждение, ненависть к ребенку, затем до первых регул – приблизительно 6 недель, это возбуждение либо спадало, либо перерастало в сумасшествие), что суеверные вепсы связывали с воздействием злых сил.

И светская, и церковная традиции требовали от матерей равного отношения ко всем детям, независимо от пола и эмоционально-индивидуальной привязанности, вменяли в обязанность лечить детей без какого-либо предпочтения. На протяжении XIX – начала XX вв. и создания системы здравоохранительных учреждений для вепсов (да и тогда, когда они возникли) обязанность выхаживать детей считалась женской. Матери столетиями хранили и передавали по женской линии составы терапевтических средств, в том числе гинекологических, акушерских, педиатрических.

Воспитание, обучение и восприятие традиций семьи начиналось со дня рождения детей и заканчивалось моментом создания ими собственной семьи. Так, девочку (neičukai/ ne, -žen)с малых лет приучали к труду: с 2-3 до 5-6 лет она играла в игрушки, которые были копиями орудий женского труда – коробки, предметы утвари, посуда, куклы, прялочки, веретена, ткацкие станочки и т. п., воспринимали поучения в форме загадок, пословиц и поговорок, сказок, колыбельных песен, и, безусловно, видела перед собой пример матери, ежедневно занимавшейся крестьянским трудом. Начиная с подражания действиям матери, с 7-8 лет и до 13-16 лет девочка, находясь в полном ее распоряжении, разделяла с матерью все общие семейные работы: жатву, молотьбу, покос, работу в огороде, уход за скотом, а также училась стряпать, нянчить детей, делать щелок для стирки белья, стирать на реке одежду, прясть, ткать, шить, вышивать и т. д. Одна работа сменяла другую, информация и физические нагрузки постепенно росли, но круг работ, очерченный в раннем детстве, сохранялся. С 13-16 лет девушка уже работала наравне со взрослыми и готовила для себя приданое [20]. Параллельно шел процесс стирания индивидуальных черт девушки, приобреталось знание обычаев, обвыкание и подчинение и подчинение бытующим порядкам. На решение хозяина выдать дочь замуж, она обычно отвечала: «Я не знаю, как Вы решите, так я и поступлю» [21]. Случалось, что не имевшие возможности прокормить дочь родители выдавали замуж девушку, еще не достигшую 16 лет: «Одну девку с куклам привезли, а старику было 30. Ей не больше 15 было» [22]. Вышедшая замуж девушка навсегда покидала родную семью, погостить он приезжала в родительский дом очень редко.

Потеря девушкой девственности до брака не осуждалась и не являлась препятствием для выхода замуж за хорошего мужчину, однако, забеременевшая девушка вызывала всеобщее осуждение. Она переставала посещать сборища молодежи, подруги избегали общения с ней, а парни подсмеивались [23]. Иногда такая девушка изгонялась из семьи, и тогда дети ее, взрослея, становились бобылями, живущими подаянием [24]. Чтобы прокормить себя и ребенка, молодая мать, не получавшая помощи от отца ребенка, нанималась в няньки, прислуги, работницы. Если же беременная девушка не изгонялась из семьи, то дети ее становились равноправными членами семьи и общества, получив отчество «Богданович»; в наследовании имущества они имели равные права с законнорожденными детьми [25]. Девушка с ребенком имела шанс выйти замуж, но часто только за вдовца [26].

Итак, подведем итоги. Потребность в детях в вепсских семьях и репродуктивное поведение самих женщин определялись прежде всего социальными и лишь во вторую очередь – индивидуальными факторами. На формирование социальных факторов и, следовательно, на отношение к материнству до начала ХХ века оказывали две традиции – народная и церковная. Народная концепция материнства придавала ему изначально большую ценность. Бездетной паре грозила бедность. Бездетная женщина, как и бездетная семья в крестьянском мире считались неравноправными. И светская, и церковная традиция высоко оценивали репродуктивные и воспитательные функции женщины-матери и в равной мере формировали «норму» межличностных детско-родительских связей. Стандартом для вепсского общества XIX – начала XX вв. была высокая рождаемость, хотя детность семей была средней (немногие из детей доживали до совершеннолетия). Отношение самих женщин к частым родам было двойственным: в них видели и благо, и тяжелое бремя. Бесплодие и выкидыши могут быть приписаны религиозному нерадению. Родовспоможение до начала ХХ века оставалось на низком уровне: большинство женщин рожало в хлеву, бане, часто без помощи повитух. К смертям детей матери относились как к неизбежности. Характерной чертой отношений матерей и детей в традиционной вепсской семье XIX – начала XX вв. была их эмоциональная насыщенность.

Список источников и литературы

1. Борисова, А. О взаимоотношениях полов у чухарей // Старый и новый быт. – Л.: Госиздат, 1924. – С. 58.

2. Богословский, Н. Общий очерк образа жизни и характера жителей Новгородской губернии// Новгородский сборник. – 1865. – Вып. 1. – С. 16.

3. Миронов, Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.): В 2 тт. – 2-е изд., испр. – СПб., Дмитрий Буланин, 2000. – С. 182.

4. См.: Лескова А.В. О чухарях / Научный Архив Российского Этнографического Музея. – Ф. 1. Оп. 2. Д. 373. – Л. 27; Борисова А. Указ. Соч. – С. 63.

5. Вепсы // Народы Европейской части СССР: Этнографические очерки. – В 2-х тт. - Т.2. – М.: Наука, 1964. – С.372.

6. Цит. по: Строгальщикова, З.И. Материалы по родильной обрядности вепсов // Обряды и верования народов Карелии. – Петрозаводск: КНЦ РАН, 1988. – С.98.

7. Харузина, В.Н. Несколько слов о родильных, крестильных обрядах и об уходе за детьми в Пудожском уезде Олонецкой гебернии // Этнографическое обозрение. – 1906. – №1-2. – С. 89.

8. Баранова А.А. Полевой дневник научной экспедиции в Тихвинский район Ленинградской области. Июль 1974 года / Научный Архив Российского Этнографического Музея. – Ф. 2. Оп. 1. Д. 1774. Тетр. 2. – Л. 7.

9. Строгальщикова, З.И. Указ. соч. – С. 98-99.

10. Там же. – С. 100.

11. Прибалтийско-финские народы России / Отв. ред. Е.И. Клементьев, Н.В. Шлыгина. – М., 2003. – С. 409.

12. Редько, А. Нечистая сила в судьбах женщины-матери // Этнографическое обозрение. – 1899. – № 1-2. – С. 108.

13. Строгальщикова, З.И. Указ. соч. – С.102.

14. Там же. – С. 102.

15. Косменко, А.П. Народное изобразительное искусство вепсов. – Л.: Наука, 1984. – С.42.

16. Там же. – С. 103.

17. Борисова, А. Укз. Соч.– С. 59.

18. Прибалтийско-финские народы России / Отв. ред. Е.И. Клементьев, Н.В. Шлыгина. – М., 2003. – С. 411.

19. См: Редько, А. Указ. соч. – С. 84-86.

20. Горб, Д.А., Засецкая, М.Л. Трудовое воспитание у прибалтийско-финских народов Северо-Запада СССР// «Мир детства» в традиционной культуре народов СССР. – Ч. 1. – Л., 1991. – С. 7-14.

21. НА РЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 373. – Л. 36.

22. НА РЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1774. Тетр. 1. – Л. 8.

23. НА РЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 373. – Л. 27.

24. Там же. – Л. 28.

25. Майнов, В. Приоятьская чудь (Весь-Вепсы) // Древняя и новая Россия. – СПб., 1877. – Т.2. – № 6. - С. 26.

26. НА РЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 373. – Л. 27.

• Русское краеведение