Мамченко О.А.

Введение

Это были люди действия

С 1816 года, с образования первых тайных обществ, пла­нировавших уничтожение самодержавия и крепостничества, будущие мятежники последовательно развивали идею неиз­бежного восстания.

Создавались и распадались конспиративные организации, менялись политические программы и тактические проекты, а мысль о необходимости насильственного изменения поряд­ка вещей в России оставалась и укреплялась.

Мысль эта представлялась молодым дворянским револю­ционерам совершенно реальной. За их спиной стоял «пере­воротный» XVIII век, когда русские гвардейцы стремитель­ным выступлениями сбрасывали с престола царствующих особ, сокрушали правителей, и к власти приходили те, кто — по мнению гвардии — достоин был стоять во главе империи.

Лидеры тайных обществ знали — для того, чтобы в 1740 году арестовать всесильного, казалось, Бирона и заменить его Анной Леопольдовной, хватило восьмидесяти гренадер.

Лидеры тайных обществ знали — для того, чтобы в 1741 году свергнуть правительницу Анну Леопольдовну и, мало­летнего императора Иоанна Антоновича, понадобилось все­го-навсего триста преображенцев.

Лидеры тайных обществ знали — переворот 1762 года, по­губивший Петра III и вынесший к власти Екатерину II, был организован несколькими десятками молодых гвардейских офицеров в небольших чинах.

А с последнего дворцового переворота — убийства импе­ратора Павла — до возникновения первых декабристских ор­ганизаций прошло всего пятнадцать лет. Молодые заговор­щики видели и знали убийц преяшего самодержца, дерзким вторжением в Михайловский замок изменивших ситуацию в государстве.

Русская история предшествующих десятилетий свидетель­ствовала, что военное выступление в столице,— даже с ма­лым числом войск,— если оно выполнено решительно и энергично, имеет все шансы на успех. Внезапный захват царской резиденции и арест правящей группы в условиях предельной централизации власти неизбежно парализовывал всякое со­противление перевороту.

В 1820 году события в лейб-гвардии Семеновском полку, который вышел из повиновения, доведенный до отчаяния своим командиром аракчеевцем Шварцем, показали, что гвар­дия возбуждена и недовольна.

В том же году испанская армия во главе с полковником Риего заставила короля ввести в стране конституционное правление. Этот блестящий опыт военной революции окон­чательно убедил лидеров русских тайных обществ в реаль­ности их замыслов. Один из основоположников декабризма полковник Трубецкой говорил твердо: «Общественное устрой­ство в России еще и до сих пор таково, что военная сила од­на, без содействия народа, может не только располагать пре­столом, но изменить образ правления; достаточно заговора нескольких полковых командиров, чтобы возобновить явле­ния, подобные тем, которые возвели на престол большую часть царствовавших в прошедшем веке особ».

В январе 1821 года съехавшиеся в Москве представители управ декабристского «Союза благоденствия», наиболее по­следовательные и радикальные деятели, решили распустить общество, очистить его тем самым от ненадежных элементов и воссоздать па новой организационно-тактической основе. В результате возникли два глубоко законспирированных об­щества. Северное было учреждено Никитой Муравьевым, Трубецким и Оболенским, Южное — Пестелем.

Оба общества начали подготовку к вооруженному восста­нию, военной революции.

Разумеется, в плане идеологическом декабристское дви­жение принципиально отличалось от движений XVIIIвека, завершавшихся дворцовыми переворотами. Но военно-такти­ческий опыт гвардейских выступлений был чрезвычайно ва­жен для будущих «действователей 14 декабря».

Северное и Южное общества готовились к революции не только в военном отношении. Они создавали своп проекты грядущего государственного устройства России. На Севере конституцию разрабатывал капитан Гвардейского генераль­ного штаба Никита Муравьев, на Юге — командир Вятского пехотного полка полковник Пестель.

И конституция Муравьева, и «Русская правда» Пестеля вобрали в себя опыт многих поколений противников самодер­жавного деспотизма. Но мысль Муравьева и Пестеля, в от­личие от идей дворянских конституционалистов предшествующих периодов, была мыслью революционной. Оба теорети­ка понимали, что самодержавие не поддается мирному и постепенному давлению, что преобразованиям в России неиз­бежно должно предшествовать вооруженное выступление.

Пестель и Муравьев сходились по многим важным пунк­там — оба они провозглашали уничтожение самодержавия и крепостного права. Оба декларировали гражданские сво­боды — равенство всех граждан перед законом, свободу сло­ва, свободу передвижения, введение суда присяжных.

Но были и существенные различия. Пестель безоговороч­но стоял за республику. Проблему династическую он решал радикально — уничтожением всей августейшей фамилии. Он отстаивал сильную централизованную власть, расширение го­сударственных границ, ассимиляцию всех национальностей, населявших республику. По проекту Пестеля крестьяне при освобождении получали значительно больше земли, чем до­сталось им реально после реформы 1861 года.

Никита Муравьев планировал конституционную монар­хию с предельно ограниченной властью монарха. Он ориен­тировался на западноевропейские и североамериканское кон­ституционные устройства. Он представлял себе будущую Рос­сию не столь жестко централизованной, как у Пестеля, а фе­деративным государством, объединяющим пятнадцать авто­номных «держав». Если у Пестеля избирательным правом пользовались все граждане мужского пола, то Муравьев счи­тал необходимым ввести довольно высокий имущественный ценз.

Однако в канун декабря 1825 года важно было то, что объединяло программы обоих тайных обществ,— установка на вооруженное восстание. И южане и северяне остро чувст­вовали, что наступает пора вмешаться в государственную жизнь. Они учитывали возможность поражения и гибели, но прежде всего надеялись победить и спасти Россию от поли­тического деспотизма, экономического оскудения, неизбеж­ных кровавых междоусобиц.

Декабрист Дмитрий Завалишин писал впоследствии: «К несчастью, в конце царствования Александра I все на­правлялось в России так, что способно было привести в отча­яние самых преданных людей и тем более усиливало соблазн ухватиться за насильственный переворот, как за единствен­ное остающееся средство к спасению народа».

Насильственный переворот — они не видели другого сред­ства переломить ход событий, пагубный для страны.

Есть поверхностная и беллетристическая тенденция счи­тать декабристов романтическими мечтателями, бескорыстно и жертвенно променявших карьеры, роскошь и беззаботную жизнь на эшафот и каторгу исключительно из прекраснодуш­ной любви к народу, из высокой филантропии. Разумеется, была любовь к народу, было отвращение к несправедливости и были муки совести. Но прежде всего их поступки опреде­лялись ясным и трезвым пониманием гибельности пути, по которому самодержавие вело страну.

Подполковник Штейнгель писал после восстания из кре­пости: «..,в последние пять лет, когда после вожделенного мира, толиками со стороны России усилиями и пожертвова­ниями приобретенного, начал обнаруживаться постепенный упадок дворянства, расстройство торговли и купечества, ра­зорение крестьян, а с другой стороны, растление нравов об­разуемого юношества и развращение простого народа, то не­трудно уже стало предвидеть, к чему клонится Россия. Я даже говорил с некоторыми отцами семейств, что не могу смотреть равнодушно на детей моих, воображая, что им при­дется пить горькую чашу зол, если мы сами до того не до­живем».

Дело шло для них о спасении России.

Наиболее удобным и органичным временем для выступ­ления лидеры тайных обществ считали момент смены монар­хов. Не только из-за тактических выгод, но и согласно их тео­ретическим представлениям. Незаурядный юрист и полити­ческий мыслитель декабристской эпохи Александр Петрович Куницын утверждал: «В период междуцарствия народ реша­ет управлять по общему согласию или поручить верховную власть некоторым согражданам».

Смерть царствующего императора — естественная или на­сильственная — должна была, по планам заговорщиков, стать сигналом к перевороту.

Глава 1. Декабристы

У нас доселе господствуют не сов­сем ясные, не совсем согласные суждения насчет со­бытия 14 декабря; одни видят в нем политическую эпопею, другие считают его великим несчастием.

Для того, чтобы установить правильный взгляд на это событие, нам надо рассмотреть ход, подготовив­ший общество к нему; это возвратит нас к истории общества, т. е. к истории чувств и мыслей, господ­ствовавших в известное время.

Движение 14 декабря вышло из одного сословия, из того, которое доселе делало нашу историю, — из высшего образованного дворянства. Но не весь этот класс принимал в нем прямое участие; событие это было частью этого класса, в которой господствовал известный образ мыслей, известное настроение. Но эта часть была собственно известный возраст, из­вестное поколение; катастрофа 14 декабря сделана была дворянской образованной молодежью. Это лег­ко заметить, просматривая графу о возрасте в списке лиц, которые судились по делу 14 декабря. Всех лиц к ответственности было призвано 121; из них только 12 имели 34 года, значительное большинство осталь­ных не имело и 30 лет.

1.1 Воспитание декабристов

Мы знаем, какое на­строение утвердилось в высшем образованном дво­рянстве благодаря умственным влияниям, какие проникли в наше общество с половины XVIII столе­тия. Сравнив последние поколения екатерининского времени с тем поколением, представители которого подверглись каре за дело 14 декабря, встречается между ними сходство и различие. Родство между ни­ми было и нравственное, и генеалогическое; образ мыслей, который усвоили себе отцы, разделяли лю­ди 14 декабря, даже в буквальном смысле, — дети людей, принадлежавших к вольнодумцам при Екате­рине. Но между ними есть одно существенное разли­чие. Вольнодумство воспитало в вольтерьянцах хо­лодный рационализм, сухую мысль, вместе с тем от­чужденную от окружающей жизни; холодные идеи в голове остались бесплодными, не обнаруживались в стремлениях, даже в нравах вольнодумцев.

Совсем иной чертой отличалось поколение, из которого вышли люди 14 декабря. В них мы замеча­ем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью и вместе с тем обилие доброжелательных стремлений, даже с пожертвованием личных интере­сов. Отцы были вольнодумцами, дети были свободо­мыслящие дельцы. Откуда произошла эта разница? Вопрос этот имеет некоторый интерес в истории на­шей общественной физиологии.

По высшему обществу в начале царствования Александра пробежала эта тень, которую часто забы­вают в истории общества того времени. В воспитании, которое получило высшее русское дворянство прошедшего столетия, сменилось два дельца; то были гувернеры двух разных привозов: первый — ни о чем не думавший гувернер, парик­махер, второй — вольнодумец.

В конце XVIIIв. начинается прилив в Россию французских эмигрантов, которые должны были рас­статься со своим революционным отечеством; то бы­ли все либо аббаты, либо представители французского дворянства; значительная часть дворян вышла из абба­тов. В Россию они спасались от бедствий революции, приносили с ожесточением против новых политиче­ских идей чрезвычайное количество католических чувств, которое всплыло в них после философского рационализма, как известно, долго составлявшего салонную забаву французского дворянства. Эти эмиг­ранты, приветливо принятые Россией, с ужасом уви­дели успех религиозного и политического рационализ­ма в русском образованном обществе. Тогда начинает­ся смена воспитателей русской дворянской молодежи.

На место гувернера-вольнодумца становится аб­бат — консерватор и католик, это был гувернер тре­тьего привоза. При Павле, как известно, Мальтий­ский орден, территория которого была завоевана Францией, выхлопотал себе покровительство рус­ского императора. Ряд мальтийцев явился в Петер­бург с теми же католическими чувствами: это еще более усилило влияние пришельцев. В XVIII в. под влиянием либеральных идей папа Климент закрыл иезуитский орден, но они остались под разными предлогами и званиями и стали прокрадываться че­рез Польшу в Россию. Много таких иезуитов яви­лось в Петербурге под именем мальтийцев. Католи­ческое, именно иезуитское, влияние и становится теперь на смену вольтерьянства.

В числе родовитых эмигрантов, приехавших в Россию еще при Екатерине, был и граф Шуазель-Гу-фье. Он приехал со всем своим семейством; воспитателем при его сыне состоял некто аббат Николь. Шуазель выставлял этого домашнего учителя вели­косветским барыням как превосходного педагога; барыни стали просить у графа позволения их сы­новьям слушать Николя вместе с сыном.

Постепенно учебная комната Шуазеля-младшего превратилась в великосветскую аудиторию, которая даже не могла вместить всех своих слушателей. Ни­кользаставил основать учебное заведение для выс­шего дворянства; иезуиты пристроились к этому де­лу, разумеется под чужой вывеской. Николь стал их орудием; он приобрел дом рядом с великолепным дворцом Юсупова, близ Фонтанки, и в этот пансион повалила русская дворянская молодежь.

Чтобы не пустить сюда разночинцев и мелкое дворянство, назначена была безбожная плата за вос­питание — от 11 до 12 тыс. руб. в год, что равнялось нынешним 45 тыс. Список пансионеров блистал ари­стократическими именами; здесь видим Орловых, Меншиковых, Волконских, Бенкендорфов, Голицы­ных, Нарышкиных, Гагариных и т. д. Но и родители не оставались без влияния новых педагогов; католи­ческая пропаганда растет с поразительным успехом.

Началось дело с одной печальной вдовы, княги­ни Голицыной, жены одного либерального и без­божного вельможи екатерининского времени, кото­рый запретил даже произносить имя Бога; овдовев в 70 лет, княгиня искала религиозного утешения; ре­лигиозным утешением к ней явился кавалер Догардт; это был очень ловкий иезуит. Утешение кон­чилось переходом княгини в католицизм, и вслед за нею потянулись ее сестры, и Протасова, и княгиня Вяземская и другие; целая толпа великосветских ба­рынь стала прозелитками католицизма.

При Павле на это смотрели сквозь пальцы, пото­му что иезуиты успели при дворе утвердить мысль, что существенной разницы между католицизмом и православием не существует, а что католицизм есть исповедание, наиболее умеющее воспитывать народ в консервативных, монархических стремлениях и принципах. Случилось так, что в одной болезни им­ператору помог некто Грубер; ему была предложена награда, от которой он отказался, объявив, что он пользуется своей медициной не для корысти, а для славы имени Бога. Этот Грубер и был направителем целого ряда иезуитов, ставши воспитателем и руко­водителем великосветской молодежи и руководите­лем пансиона Николя.

Значительная часть людей, которых мы видели в списке осужденных по делу 14 декабря, вышли из этого пансиона или воспитаны были такими гувер­нерами. Это очень любопытная черта, которой не ожидалось бы в людях 14 декабря. Кажется, като­лическое иезуитское влияние, встретившись в этих молодых людях с вольтерьянскими преданиями от­цов, смягчило в них и католическую нетерпимость и холодный философский рационализм; благодаря этому влиянию сделалось возможным слияние обо­их влияний, а из этого слияния вышло теплое пат­риотическое чувство, т. е. нечто такое, чего не ожи­дали воспитатели.

Только при этом предположении становится воз­можным проследить нравственный рост того поколе­ния, представители которого вышли на площадь 14 декабря.

1.2 Настроение общества

Вспомним связь, явления второй половины изучаемого царствования; по окончании войн обще­ство было возбуждено более чем в начале царство­вания, и ждало от правительства продолжения нача­той им внутренней деятельности, а правительство было утомлено и не хотело его продолжения. Так общество и правительство разошлись между собой больше, чем расходились когда-либо; вследствие этого поднятое движение ушло внутрь общества и здесь получило революционное направление.

Чтобы объяснить такую перемену в обществен­ном движении, мы начали изучать настроение обще­ства, его характер в начале XIX столетия и отметили одну новую черту: влияние философской француз­ской литературы XVIII столетия теперь стало сме­няться в образованном русском обществе католиче­ской и иезуитской пропагандой. Эта пропаганда, со­единенная с попытками иезуитов овладеть воспита­нием русского великосветского общества, привела к результату, который не мог входить в цели пропаган­дистов, к пробуждению патриотического чувства.

Может показаться странным такой результат, столь не соответствующий источнику, из которого он выходил; но католическо-иезуитская пропаганда могла подготовить его прямо и косвенно. Прежде всего она должна была изменить, если можно так выразиться, температуру общественного настроения; она в образованных кругах прекратила и ослабила прежнюю великосветскую игру в либеральные идеи, заменив ее фальшиво или искренно настроенным религиозным чувством. Молодое поколение, подрас­тавшее в то время, должно было выносить из детст­ва иные впечатления сравнительно со своими отца­ми; на место бесцельно и бестолково вольнодумству­ющих отцов и матерей теперь явились отцы и мате­ри, искавшие какого-то неопределенного, не то пра­вославного, не то католического Бога. Далее, подра­стая, это поколение вследствие успехов иезуитской пропаганды должно было спросить себя: долго ли русский ум будет жертвой чуждых влияний? Значит, успех иезуитской пропаганды должен был пробуж­дать смутную потребность попробовать, наконец, жить своим умом.

Многие молодые люди большого света получили воспитание под руководством иезуитов, сменивших прежних гувернеров, вольнодумцев. Может эта перемена учителей могла быть полезной, так же как перемена идеалов; и иезуит, как известно, — хоро­ший учитель во всем, что не касается религиозной пропаганды; он умеет отлично вызывать и эксплуа­тировать умственную силу ученика, тогда как преж­ний француз-гувернер только напитывал своего пи­томца высокими и ненужными идеями, не возбуждая работы мысли.

Таким образом, поколение, которое вступило в деятельность к концу царствования Александра, воспитывалось при ином настроении общества, и воспитывалось лучше своих отцов; правда, и ему воспитание давало очень мало знакомства с действи­тельностью; просматривая в списке привлеченных к ответственности по делу 14 декабря графу о воспита­нии каждого, мы видим, что большинство декабристов училось в кадетских корпусах, сухопутных, мор­ских, пажеских, а кадетские корпуса были тогда рас­садниками общего либерального образования и всего менее были похожи на технические и военно-учеб­ные заведения; некоторые воспитывались за грани­цей, в Лейпциге, в Париже, другие — в многочислен­ных русских пансионах, содержимых иностранцами, и в том числе в пансионе Николя; из последнего вы­шли, например, декабрист князь Голицын и Давыдо­вы. Очень многие из 121 обвиненного учились дома, но тоже под руководством иностранцев.

Может быть, не будет лишен интереса перечень неко­торых из выдающихся членов тайного общества с пометкой их лет и замечанием об их воспитании. Один из самых вид­ных членов общества — князь Сергей Трубецкой, полков­ник гвардейского Преображенского полка (в 1825 г. после ареста — 34 лет), учился дома. Учителями были иностран­цы. Князь Евгений Оболенский, поручик гвардейского Финляндского полка, 28 лет; учился дома под руководством гувернеров-французов, которых у него сменилось от 16 до 18 человек. Братья Муравьевы-Апостолы, дети нашего ис­панского посланника, оба учились в Париже, в пансионе Гикса. Панов, поручик Преображенского полка — 22 лет — учился дома; учителями были иностранцы; докончил обра­зование в Петербургском пансионе Жакино и т. д., все в этом роде.

1.3 Декабристы и русская действительность

Но это воспитание, так мало приближавшее воспитан­ников к окружающей действительности, встретилось с сильно пробужденным национальным движением, какое продолжалось и после 1815 г. Страна недаром испытала нашествие французов: многие иллюзии, внушенные французским гувернером или француз­ской литературой, должны были рассеяться. Эти усилия сбросить с себя иго французской мысли и книжки выразились, например, в стихотворении то­гда еще молодого Аксакова, автора «Семейной хро­ники», стихотворение это писано в 1814 г.

Поэт разочарован в своих ожиданиях, что фран­цузское нашествие совсем освободит нас от фран­цузского рабства, что «испытанные бедствия навеки поселят к французам отвращение», что «мы подра­жания смелого устыдимся и к обычаю, языку родно­му обратимся». Автор сетует, что «рукой победной, но в рабстве мы умами, клянем французов мы фран­цузскими словами». Этот порыв к изучению родной действительности сказывается тогда наверху и внизу общества. Притом надобно припомнить историче­ское впечатление, под действие которого попало мо­лодое поколение, вступив в действительную жизнь.

Многие из этих людей помнили еще ту востор­женную тревогу, какая овладела образованною моло­дежью при первых шагах нового царствования; по­том этим людям пришлось пережить много испыта­ний; почти все это были военные, преимущественно гвардейцы. Они сделали поход 1812—1815 гг.; мно­гие из них вернулись ранеными. Они прошли Евро­пу от Москвы и почти до западной ее окраины, уча­ствовали в шумных событиях, которые решали судьбу западноевропейских народов, чувствовали себя освободителями европейских национальностей от чужеземного ига; все это приподнимало их, возбуж­дало мысль; при этом заграничный поход дал им обильный материал для наблюдений.

С возбужденной мыслью, с сознанием только что испытанных сил они увидели за границей иные по­рядки; никогда такая масса молодого поколения не имела возможности непосредственно наблюдать иноземные политические порядки; но все, что они увидели и наблюдали, имело для них значение не са­мо по себе, как для их отцов, а только по отноше­нию к России. Все, что они видели, и все, что они вычитывали из иноземных книг, они прилагали к своему отечеству, сравнивали его порядки и преда­ния с заграничными. Таким образом, даже непосред­ственное знакомство с чужим миром только поддер­живало интерес к родному.

Изменившаяся ли семейная среда, из которой они выходили, или свойство пережитых впечатлений сообщили им особый характер, особый отпечаток. Большею частью то были добрые и обра­зованные молодые люди, которые желали быть по­лезными отечеству, проникнуты были самыми чис­тыми побуждениями и глубоко возмущались при встрече с каждой, даже с самой привычной, неспра­ведливостью, на которую равнодушно смотрели их отцы. Очень многие из них оставили после себя ав­тобиографические записки; некоторые даже вышли недурными писателями. На всех произведениях ле­жит особый отпечаток, особый колорит, так что можно, вчитавшись в них, даже без особых автобиографиче­ских справок угадать, что данное произведе­ние писано декабристом.

Как назвать этот колорит? Это соеди­нение мягкой и ровной, совсем не режущей мысли с задушевным и опрятным чувством, которое чуть ок­рашено грустью; у них всего меньше соли и желчи ожесточения; так пишут хорошо воспитанные моло­дые люди, в которых жизнь еще не опустошила юно­шеских надежд, в которых первый пыл сердца зажег не думы о личном счастии, а стремление к общему благу.

Впрочем, едва ли нужно много говорить об этом тоне; мы его очень хорошо знаем по самому серьезному политическому произведению русской литературы XIX в.; этот тип как живой стоит перед нами в неугомонной и говорливой, вечно негодую­щей и непобедимо бодрой, но при этом неустанно мыслящей фигуре Чацкого; декабрист послужил оригиналом, с которого списан Чацкий.

При таком личном настроении, которое явилось результатом лучшего воспитания и обстоятельств ха­рактера чисто политического, интерес к окружаю­щей действительности у людей первой четверти XIXстолетия должен был получить особое напряже­ние и вести к особым впечатлениям, каких не пере­живали их отцы. Эти люди все же мало знали окру­жающих, как и их отцы, но у них сложилось иное отношение к действительности. Отцы не знали этой действительности и игнорировали ее, т. е. и знать ее не хотели, дети продолжали не знать ее, но переста­ли игнорировать.

Военные события, тяжести похода, заграничные наблюдения, интерес к родной действительности — все это должно было чрезвычайно возбуждать мысль; эстетические наблюдения отцов должны были пре­вратиться в более определенное и практическое стремление быть полезными. Легко понять, в каком виде должна была представиться окружающая дейст­вительность, как только эти люди стали вникать в нее. Она должна была представить им самую мрач­ную картину: рабство, неуважение к правам лично­сти, презрение общественных интересов — все это должно было удручающим образом подействовать на молодых наблюдателей, производить в них уныние; но они были слишком возбуждены, чтобы уныние могло их заставить складывать руки.

Один из немногих невоенных участников движе­ния 14 декабря — Кюхельбекер на допросе верхов­ной следственной комиссии откровенно признавал­ся, что главной причиной, заставившей его принять участие в тайном обществе, была скорбь его об об­наружившейся в народе порче нравов как следствии угнетения. «Взирая, — говорит он, — на блистатель­ные качества, которыми Бог одарил русский народ, единственный на свете по славе и могуществу, по сильному и мощному языку, которому нет подобно­го в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел душой, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро падет, не принесши никакого плода в мире».

Это важная перемена, совершившаяся в том по­колении, которое сменило екатерининских вольно­думцев; веселая космополитическая сентименталь­ность отцов превратилась теперь в детях в патриоти­ческую скорбь.

Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русски­ми. Вот и вся разница между отцами и детьми. На­строением того поколения, которое сделало 14 дека­бря, и объясняется весь ход дела.

1.4 Тайные общества

Историю тайного общества и возбужденного им мятежа можно передать в немно­гих словах. Масонские ложи, терпимые правительст­вом, давно приучили русское дворянство к такой форме общежития. При Александре тайные общест­ва составлялись так же легко, как теперь акционер­ные компании, и даже революционного в них было не больше, как в последних. Члены тайного общест­ва собирались на секретные заседания, но сами бы­ли всем известны, и прежде всего полиции. Само правительство предполагало возможным не только для гражданина, но и для чиновника принадлежать к тайному обществу и не видело в этом ничего пре­ступного. Только указом 1822 г. от чиновников веле­но было отобрать показания, не принадлежат ли они к тайному обществу, и взять подписку, что впредь они ни к какому обществу принадлежать не будут.

Молодые люди, офицеры во время похода, на бивуаках привыкли заводить речь о положении отече­ства, за которое они льют свою кровь; это было обычным содержанием офицерских бесед вокруг по­ходного костра. Воротившись домой, они продолжа­ли составлять кружки, похожие на мелкие клубы. Основанием этих кружков обыкновенно был общий стол; собираясь за обшим столом, они обыкновенно читали по окончании обеда. Иностранный журнал, иностранная газета были потребностями для образо­ванного гвардейского офицера, привыкшего зорко следить за тем, что делалось за границей. Чтение прерывалось обыкновенно рассуждениями о том, что делать, как служить.

Никогда в истории нашей армии не встречались и неизвестно, встретятся ли когда-нибудь такие яв­ления, какие тогда были обычны в армиях и гвардей­ских казармах. Собравшись вместе, обыкновенно за­говаривали о язвах России, о закоснелости народа, о тягостном положении русского солдата, о равноду­шии общества и т. д. Разговорившись, офицеры вдруг решат не употреблять с солдатами телесного наказания, даже бранного слова, и без указа началь­ства в полку вдруг исчезнут телесные наказания. Так было в гвардейских полках Преображенском и Семеновском. По окончании похода солдаты здесь не подвергались побоям; офицер остался бы на службе не более часа, если бы позволил себе кулак или да­же грубое слово по отношению к солдату.

Образованный, т. е. гвардейский, офицер исчез из петербургского общества; в театрах нельзя было встретить семеновца: он сидел в казарме, учил сол­дат грамоте. Семеновские офицеры уговорились не курить, потому что шеф их, государь, не курит. Ни­когда не существовало среди офицерских корпора­ций таких строгих нравов. Офицеры привыкли соби­раться и разговаривать; эти кружки незаметно пре­вратились в тайные общества.

В 1816 г. в Петербурге образовалось тайное обще­ство из нескольких офицеров, преимущественно из гвардейских офицеров генерального штаба под руко­водством Никиты Муравьева, сына известного нам учителя Александра, и князя Трубецкого. Общество это было названо «Союз спасения» или «истинных и верных сынов отечества»; оно поставило себе до­вольно неопределенную цель — «содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе».

Это общество, расширяясь, выработало в 1818 г. устав, образцом которого послужил статут известного патриотического немецкого общества Тугенбунд, ко­торый подготовил национальное восстание против французов. Общество тогда приняло другое имя — «Союз благоденствия»; задача его определена была не­сколько точнее. Поставив себе ту же цель — «содейст­вовать благим начинаниям правительства», оно вместе с тем решило добиваться конституционного порядка, как удобнейшей для этой цели формы правления.

Оно, однако же, не считало себя революцион­ным; в обществе долго обдумывалась мысль обра­титься с просьбой о разрешении к самому государю в уверенности, что он будет сочувствовать их целям. Расширяясь в составе, общество разнообразилось во мнениях; появились в нем бешеные головы, которые предлагали безумные насильственные проекты, но над этими проектами или улыбались, или отступали в ужасе. Это разнообразие мнений повело в 1821 г. к распадению Союза благоденствия.

Когда распался Союз благоденствия, тогда из развалин его возникли два новых союза — Северный и Южный. Северный союз в первое время имел ру­ководителем известного нам Никиту Муравьева, офицера генерального штаба, и статского советника Николая Тургенева. Он был в то время известен как автор превосходной книжки теории налогов; он много занимался политико-экономическими вопро­сами; его задушевной мечтой было работать над ос­вобождением крестьян.

В 1823 г. в Северное общество вступил Кондратий Рылеев, отставной артиллерист, служивший по выборам петербургского дворянства и вместе уп­равлявший делами Североамериканской торговой компании. Он стал вождем Северного общества; здесь господствовали конституционно-монархиче­ские стремления.

Гораздо решительнее было Южное общество; оно составилось из офицеров второй армии, расположен­ной в Киевской и Подольской губерниях. Главная квартира этой армии находилась в Тульчине (Подоль­ской губернии). Вождем Южного общества стал ко­мандир пехотного Вятского полка Пестель, сын быв­шего сибирского генерал-губернатора, человек обра­зованный, умный и с очень решительным характером; благодаря этому вождю в Южном обществе получили преобладание республиканские стремления.

Впрочем, Пестель не создавал определенной формы правления в уверенности, что ее выработает общее земское собрание; он надеялся быть членом этого собрания и готовил себе программу, обдумы­вая предметы, о которых будут говорить на соборе.

Глава 2. Заботы о судьбе престола

Второе десятилетие александ­ровского царствования заканчивалось мрачно. До императо­ра стали доходить сведения не только о смутном недовольст­ве, но и о конкретных фактах, показавших ему всю ожесто­ченность молодых вольнодумцев, еще недавно им восхищав­шихся.

На полях рукописи Корфа о 14 декабря Николай написал в 1848 году: «По некоторым доводам я должен полагать, что государю еще в 1818 году в Москве после Богоявления сде­лались известны замыслы и вызов Якушкина на цареубийст­во; с той поры весьма заметна была в государе крупная пе­ремена в расположении духа, и никогда я его не видал столь мрачным, как тогда».

Александр в это время не просто мучился от горечи от­чуждения, от воспоминаний об убийстве отца и скрываемого страха перед этим простым и реальным возмездием — пис­толетом в руках оскорбленного за отечество гвардейского офи­цера.

Александр решал свою судьбу и обдумывал судьбу пре­стола.

В 1819 году во время летних маневров Александр сооб­щил Николаю об отречении Константина и о назначении его, Николая, наследником.

Константин, уверенный, что его «удушат, как отца уду­шили», если он примет трон, и в самом деле неоднократно подтверждал свое нежелание царствовать. Он слишком хорошо помнил ночь на 11 марта 1801 года. Вполне возможно, что ему известно было, как убиваемый Павел, приняв одного из убийц за него, Константина, закричал: «Ваше высочество, пощадите! Воздуху! Воздуху!» К 1825 году страх этот в нем ничуть не уменьшился.

Для нас важно помнить — Николай знал о том, что пре­стол предназначен ему. Александр оповестил о своем реше­нии узкий круг лиц, но и этот узкий круг был достаточно высокопоставлен, чтобы Николай не сомневался в серьезно­сти намерения императора. В берлинском придворном ка­лендаре на 1824 год Николай был официально назван на­следником, и маловероятно, чтобы великий князь, при его тесных связях с Берлином, не видел этого календаря. О суще­ствовании и содержании секретных актов знала вдовствую­щая императрица Мария Федоровна, уведомившая о них Николая.

Можно спорить о том, читал ли он текст манифеста от 16 августа 1823 года об отречении Константина и назначении наследником Николая. Но это не принципиально. Манифест был отдан Александром на хранение московскому митрополи­ту Филарету, а также в Государственный совет, Сенат и Си­нод. Пакеты надлежало вскрыть в случае смерти императора «прежде всякого другого деяния в чрезвычайном собрании».

Обнародовать манифест при жизни Александр не решил­ся по соображениям не совсем ясным. Возможно, он еще на­деялся на рождение сына-наследника.

Эта нерешительность стала предпосылкой междуцарствия. Но именно предпосылкой, а не главной причиной. Главная причина была в другом…

2.1 О чем говорили генерал и полковник 19 ноября 1825 года

Генерал русской службы принц Евгений Вюртембергский был незаурядным полководцем и мыслящим человеком. Пле­мянник вдовствующей императрицы Марии Федоровны, он был близок к августейшему семейству, имел большие заслу­ги в войне с Наполеоном, а кроме того — трезво смотрел на происходящее в Российской империи.

В ноябре 1825 года он возвращался в Россию после дли­тельной отлучки. По дороге задержался в Варшаве и беседо­вал с цесаревичем Константином.

«В Варшаве великий князь Константин Павлович, по обычаю своему, воевал с призраками. Он насказал мне ужасов о мятежном настроении русских войск и в особенности гвардии.

— Стоит кинуть брандер в Преображенский полк, и все воспламенится,— были его подлинные слова.

— Своих я держу крепко,— заметил он при этом,— по­этому в них я уверен.

Великий князь, поручая мне поговорить об этом предме­те с государем, наказывал непременно прибавить, что в по­ляках своих он вполне уверен».

Менее чем через месяц принц Евгений убедился, что страх Константина, рожденный не столько знанием реальной об­становки, сколько наследственным страхом перед гвардией, был отнюдь не «войной с призраками».

А через пять лет Константину пришлось бежать из Вар­шавы, спасаясь от тех самых поляков, в которых он был «вполне уверен».

Беседуя в середине ноября, цесаревич и принц Евгений не подозревали, что император Александр и начальник Глав­ного штаба генерал-адъютант Дибич уже располагают об­ширным материалом о революционных организациях в ар­мии и гвардии.

Еще 17 июля в Петербурге, в Каменноостровском двор­це, Александр выслушал личное донесение унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка Шервуда, принятого в тай­ное общество доверчивым прапорщиком Федором Вадковским, бывшим кавалергардом, переведенным в армию за «дерзкие разговоры». Шервуду, человеку хитрому и предпри­имчивому, удалось выведать многое.

О доносе Шервуда Александр сообщил только нескольким доверенным людям. Великим князьям не сообщил ничего.

Для содействия Шервуду в дальнейших расследованиях откомандирован был на Юг полковник лейб-гвардии Казачь­его полка Николаев.

18 октября в Таганроге император выслушал донесение начальника южных военных поселений графа Витта. Витт доложил об открытиях, сделанных его тайным агентом Бошняком.

Приказав Витту продолжать расследование, Александр уехал в Крым. А вернувшись, снова занялся делом о тайных обществах. Он хотел действовать осторожно, но наверняка, ибо давно уже потерял ту любовь и преданность мыслящего офицерства, которая окружала его после возвращения из за­граничного похода. Вряд ли он понимал, как глубоко оскор­бил людей, возлагавших на него столько надежд, но то, что они не простят ему забвения прежних деклараций, не простят крушение надежд,— это он, конечно же, понимал. Знал он и ненависть всеобщую и непримиримую к Аракчееву. Знал отношение к военным поселениям.

И потому существование разветвленного заговора в ар­мии и гвардии представлялось ему вполне правдоподобным.

Уже в 1823 году он довольно ясно представлял себе по­зицию многих офицеров и генералов.

После смерти Александра в его бумагах обнаружили по­трясающий документ, который датируется историками 1824 годом. «Есть слухи,— записывал император,— что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, граф Гурьев. Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полко­вых командиров, сверх того большая часть разных штаб и обер-офицеров».

Царь называет здесь популярнейших русских генералов, что само по себе поразительно. Но он считает членами тай­ных обществ многих полковых командиров и большинство старших и младших офицеров армии и гвардии.

Записка эта чрезвычайно характерна для мировосприя­тия Александра последних лет его царствования. Мрачный ужас перед своими подданными, перед теми, кого он в свое время назвал «любезными сослуживцами», перед теми, с кем он победил великого Наполеона, порожден был прежде всего нечистой совестью и, быть может, подавляемым, но явным чувством вины и бессилия.

Но и сознавая все это, испытывая тяжелый страх перед внуками и сыновьями тех, кто убил его деда и отца, импе­ратор не нашел в себе силы порвать с самодержавной тради­цией в ее грубом и пагубном варианте — думая и после 1820 года о реформах, он сделал главную ставку все же не на них, а на тотальную слежку, подразумевающую возможные то­тальные репрессии. В столице трудились три политические полиции - генерал-губернатора, министра внутренних дел и личная полиция Аракчеева.

Полиции соперничали между собой. Сам Аракчеев по приказанию царя постоянно находился под надзором. Служивший при нем с 1823 года Батенков вспоминал: «Квар­тальные следили за каждым шагом всемогущего графа... Мне самому граф указал на одного из квартальных, который, будучи переодетым в партикулярное платье, спрятался торопливо в мелочную лавочку, когда увидел нас на набереж­ной Фонтанки».

Общественная мысль была взвинчена, напряжена в ожи­дании и жажде перемен. Вовсе не только молодые радикалы ощущали невыносимость положения. Известный мемуарист А. И. Кошелев писал: «И старики, и люди зрелого возраста, и в особенности молодежь, словом, чуть-чуть не все беспре­станно и без умолка осуждали действия правительства, и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды. Неудовольствие было силь­ное и всеобщее. Никогда не забуду одного вечера, проведен­ного мною, 18-летним юношей, у внучатого моего брата М. М. Нарышкина; это было в феврале или в марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, князь Оболенский, Пущин и некоторые другие, впоследствии сосланные в Сибирь. Ры­леев читал свои патриотические думы, а все свободно говори­ли о необходимости — покончить с   этим   правительством».

Но это растущее недовольство в 1825 году несхоже было с таковым же в 1801 году, когда павловская тирания делала жизнь петербургского дворянства и в особенности гвардейского офицерства невыносимой в прямом, бытовом, смысле. В 1825 году столичное дворянство жило довольно спокойно — к шпионам привыкли и не очень их боялись.

В 1825 году кризис в отношениях дворянского авангарда с правительством и недоверие дворянской периферии к пра­вительству были отражением могучих глубинных процессов злого брожения в народе и армии. Сильные и страшные то­ки шли снизу и заставляли каждого реально мыслящего чело­века желать перемен. Разных, но — перемен.

Батенков утверждал: «...тяжесть двух последних годов царствования Александра I превосходила все, что мы когда-либо воображали о железном веке. Гнет действовал пропор­ционально его европейской славе. Все подведены уже были под один уровень невозмутимого бессилия, и все зависели от многочисленных тайных полиций».

При Павле было хуже. Но тогда еще не знали надежд начала века, так грубо обманутых. И теперь, ища выход из тупика, молодые радикалы оборачивались к не столь дав­нему прошлому и находили там обнадеживающие примеры. Михаил Фонвизин свидетельствовал: «Припоминая случаи русской истории, что императоры не раз умирали насильст­венной смертию (Петр III и Павел I), называли такие при­меры радикальными средствами преобразования России, ес­ли только уметь ими воспользоваться».

Идея цареубийства была непременным элементом российского политического мышления после петровского времени. Александр знал это в плане общем, а может быть, и впол­не конкретном. Судьба деда и отца, убитого с его согласия, тяготела над Александром.

Неудивительно, что он, подозревавший чуть ли не всю армию и гвардию в заговоре, смертельно опасавшийся ответ­ного удара заговорщиков, если последуют аресты, хотел дей­ствовать с максимальной осмотрительностью.

Но 10 ноября, вернувшись из Крыма в Таганрог, он при­казал Дибичу направить в Харьков вышеупомянутого пол­ковника Николаева, которому даны были полномочия произ­вести аресты.

В этот же день, 10 ноября 1825 года, в Петербург приехал с Юга полковник Трубецкой. Он приехал сообщить вождям Северного общества решение южан начать вооруженное вос­стание летом 1826 года.

А еще через девять дней — в последний день александров­ского царствования, 19 ноября - принц Евгений Вюртембергский и сопровождавший его полковник Владимир Порфирьевич Молоствов, тащась в карете по осенней грязи к русской границе, вели политические разговоры.

Принц Евгений вспоминал потом: «Мы тащились медлен­но, в самое дурное время года, и Молоствов имел полную воз­можность изливать передо мною чувство негодования, кото­рым он исполнился в Варшаве. Желчь его была особенно растревожена тем, что слышал он о военных поселениях, о которых он, как и все русские, говорил с проклятьем на ус­тах... Между тем надо знать всю обстановку военных поселе­ний, чтобы прийти в ужас от тамошних жестокостей: целые сотни мужиков прогоняются сквозь строй и засекаются на­смерть, так что человеколюбивому некогда Александру нече­го удивляться, коль скоро подданные произносят его имя с наболевшей горечью.

Я, конечно, не мог защищать образ действий государя, а происшедшую за последние годы перемену в его умонастрое­нии. На мой взгляд, фанатики-мечтатели, воображавшие де­лать угодное Спасителю пролитием крови людей, которые разно с ними веровали в него, принадлежат к тому же раз­ряду извергов, которые из-за политического разномыслия казнили гильотиною своих собратьев. И те, и другие заслу­жили себе проклятие потомства. Но несвободны от упрека и люди, которые, будучи одушевлены в сущности благими по­буждениями, ее устояли против соблазна безграничного про­извола».

Не только в петербургских гостиных, в квартирах членов тайного общества, в избах военных поселян проклинали это уродливое явление. Член августейшего семейства и полков­ник тоже не находили оправданий для кошмара поселений.

Интересно, что полковник не боится говорить все это ку­зену императора, а кузен императора резко осуждает испол­нителей императорской воли.

И кипение дорожного разговора определялось отнюдь не абстрактным человеколюбием. И принц, и полковник зна­ли — поселян секут насмерть не просто так, изуверства ради. Секли насмерть бунтующих поселян. Тех, кто, получив в ру­ки оружие, готов был истребить своих мучителей. Тех, кто через шесть лет, во время страшного мятежа военных посе­лений, будет убивать, и мучить офицеров, чиновников, лека­рей, мстя за собственные муки и за муки засеченных прежде.

«Так рассуждали мы утром 19 ноября 1825 года. Солнце подымалось, окрашивая небо кровавым цветом. Мне казалось, что это зрелище возбудительно действовало на моего спутни­ка, который изливал передо мной свою переполненную стра­стью душу. Особенно нападал он на Константина Павловича. Молоствов вовсе не принадлежал к людям, увлекающимся побочными соображениями. Он ни в коем случае не стал бы действовать вопреки своего долга и совести. Я слушал его, и невольно овладевал мною страх при мысли о том, что если опасности, которыми пугал себя государь и о которых твер­дил мне великий князь в Варшаве, принадлежат к действи­тельности, а не изобретены только подозрительным вообра­жением».

В этот день — 19 ноября—в Таганроге умер Александр I.

2.2 Аничков дворец, 25 ноября

25 ноября около четырех часов пополудни четыре лица в Петербурге получили известие из Таганрога о том, что им­ператор Александр умирает.

Это были: секретарь вдовствующей императрицы Марии Федоровны Вилламов, председатель Государственного сове­та князь Петр Васильевич Лопухин, генерал-губернатор граф Милорадович и дежурный генерал Главного штаба его императорского величества Потапов.

Известие их ошеломило. И дело было не просто в чело­веческих чувствах этих людей. Они поняли, что Россию ждут перемены, которые неизбежно затронут их собственные судьбы.

Немедленно состоялось совещание; участие в нем приня­ли Милорадович, Потапов, командующий гвардией Воинов и начальник штаба Гвардейского корпуса генерал Нейдгардт.

Нейдгардт писал через три дня в Таганрог начальнику Главного штаба генерал-адъютанту барону Дибичу: «25 чис­ла вечером мы получили от вас первое несчастное извещение; опомнившись от первого удара, Воинов и Милорадович в при­сутствии моем и Потапова решили держать это известие по­ка в тайне, о чем оба генерала посоветовались еще с Лопу­хиным». Но, кроме этого решения, было принято на импрови­зированном военном совете еще одно, выполнить которое взялись Милорадович и Воинов.

Император Николай впоследствии вспоминал: «25-го но­ября, вечером, часов в шесть, я играл с детьми, у которых были гости, как вдруг пришли мне сказать, что военный гене­рал-губернатор граф Милорадович ко мне приехал; я сейчас пошел к нему и застал его в приемной... живо ходящим по комнате с платком в руке и в слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил: «Что это, Михаил Андреевич? Что слу­чилось?» — Он мне отвечал: «Ужасное известие». Я ввел его в кабинет, и тут он, зарыдав, отдал мне письма от князя Вол­конского и Дибича, говоря: «Император умирает, остается лишь слабая надежда». У меня ноги подкосились; я сел и прочел письма, где говорят, что хотя не потеряна всякая на­дежда, но что государь очень плох».

То, что произошло в последующие часы, стало непосред­ственной причиной междуцарствия.

Николай немедленно после разговора с Милорадовичем поехал в «Зимний дворец к вдовствующей императрице и за­стал ее «в ужасных терзаниях». И, опять-таки, Марию Фе­доровну терзало не только естественное горе матери, теряю­щей сына, но внезапное крушение прочного — по видимо­сти,— устроенного и налаженного политического, а стало быть, и домашнего бытия. Марию Федоровну, видевшую две смены власти — воцарение Павла, похожее больше на за­хват престола, чем па мирное восшествие, и сопряженное с отстранением «наследника по завещанию» Александра, и воцарение Александра, с вторжением во дворец пьяных офи­церов и убийством ее мужа,— Марию Федоровну, пережив­шую чудовищную ночь на 11 марта 1801 года, новый рубеж между двумя царствованиями и должен был привести в исте­рическое смятение.

Но вдовствующая императрица не играла никакой роли з надвигающихся событиях. Роль эту играли совсем другие люди.

В официальной записке, составленной позже по приказу Николая для цесаревича Константина, говорилось:   «Подав нужное пособие ее величеству (Марии Федоровне), его императорское высочество, граф Милорадович и генерал Воинов приступили к совещанию, какие бы нужно принять меры, если бы, чего боже сохрани, получено было известие о кончине возлюбленного монарха. Тогда его императорское высочество предложил свое мнение, дабы в одно время при объявлении о сей неизречимой потере провозгласить и восшедшего на престол императора, и что он первый присягнет старшему своему брату, как законному наследнику престо­ла».

Однако документ этот, как многие официальные доку­менты российского самодержавия, призван был не столько прояснить истинное положение дел, сколько скрыть его. Скрыть первое столкновение интересов в правительственном кругу, первую схватку за власть.

Кроме названного документа и позднейших воспомина­ний Николая о 25 ноября, мы располагаем еще одним сви­детельством — записями в личном дневнике того же Нико­лая. Запись за 25-е любопытна не тем, что там содержится, а тем, что там опущено. В этой записи нет ни слова о вечер­нем совещании великого князя и двух генералов, в руках ко­торых была в тот момент реальная власть,— военного гене­рал-губернатора графа Милорадовича и командующего Гвар­дейским корпусом генерала Воинова.

Совещание между тем состоялось. Но то, что произошло в этот час-полтора, было настолько неприятно Николаю, что он быть может, полуинстинктивно исключил это кардиналь­ное событие из общей цепи, когда перед сном заполнял стра­ницу дневника.

Произошло же в Аничковом дворце после восьми часов вечера следующее. Граф Милорадович и генерал Воинов предварительно встретились и договорились о совместных действиях. Затем генерал-губернатор и командующий гвар­дией отправились в Аничков дворец. Николай только что вер­нулся от императрицы Марии Федоровны. Он, как мы пом­ним, прекрасно знал о том, что российский трон предназна­чен ему. Знали об этом и генералы — иначе им не о чем бы­ло бы беспокоиться.

Несколько позже Федор Петрович Опочинин, бывший адъютант Константина, сохранивший с ним добрые отноше­ния и потому избранный Николаем в качестве неофициаль­ного посредника, человек совершенно осведомленный, расска­зал декабристу князю Сергею Петровичу Трубецкому, а Трубецкой воспроизвел в своих мемуарах реальный вари­ант беседы генералов с великим князем. Когда Николай заявил Милорадовичу и Воинову о своем праве на престол и намерении его занять, у них был уже готов ответ. «Граф Милорадович отвечал наотрез, что великий князь Николай не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы импе­рии не дозволяют располагать престолом по завещанию, что притом завещание Александра известно только некоторым лицам, а неизвестно в народе; что отречение Константина тоже не явное и осталось не обнародованным; что Александр, если хотел, чтобы Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни волю свою и согласие на него Константина; что ни народ, ни войско не поймут от­речения и припишут все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно отка­жется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемое затем последствие будет возмущение. Сове­щание продолжалось до двух часов ночи. Великий князь до­казывал свои права, но граф Милорадович признать их не хотел и отказал в своем содействии».

Лояльный к Николаю историк Шильдер, приводя этот текст и сопоставив его с другими данными, писал: «Очевид­но, что факт, сообщенный князем Трубецким, вполне досто­верен».

Мы же, со своей стороны, вспомнив запись в дневнике Николая, усомнимся в сообщении о «двух часах ночи». На­до полагать, что совещание было менее длительным. Но суть дела от этого ничуть не меняется.

Можно было бы вообще усомниться в сообщении Трубец­кого. Но оно подкреплено другими источниками.

Милорадович чувствовал себя диктатором. И был им. Ибо он знал, что Николай в гвардии непопулярен, а два генера­ла, занимающие второй и третий — после него — посты в во­енной иерархии столицы, его, Милорадовича, поддерживают. Поскольку командующий гвардией Воинов не вступился за Николая, ясно, что он был на стороне Милорадовича, то есть Константина. А командующий гвардейской пехотой генерал Бистром сказал своему любимому адъютанту, поручику кня­зю Оболенскому, что он никому, кроме Константина, не при­сягнет. У него были веские причины не желать Николая.

И еще один ключевой момент. Петр в свое время отменил традиционный для Русского государства порядок престолонаследия — переход престола к старшему сыпу или, ежели такового нет, к ближайшему родственнику покойного госу­даря. (Пресечение династии и выборы монарха, как было при воцарении Годунова, Шуйского, Михаила Романова,— экст­раординарный случай.) Петр провозгласил право царя само­му назначать себе наследника. Это привело к кровавой нераз­берихе в течение всего XVIII века. Павел, который никак не мог двадцать лет занять принадлежавший ему трон, спе­циальным законом вернул Россию к допетровскому порядку престолонаследия. И в 1825 году ситуация сложилась весь­ма щекотливая.

По павловскому закону 1797 года все права на престол принадлежали Константину. Но цесаревич, женатый вторым браком на польской дворянке, а не на особе из владе­тельного дома, фактически лишался этих прав по ука­зу Александра от 1820 года, корректирующему павлов­ский закон. Тем более, что после своей женитьбы Кон­стантин добровольно отказался от наследования престола. В декабре же 1825 года решающим обстоятельством стало то, что ни манифест, ни отречение цесаревича не были обнаро­дованы при жизни Александра и потому не имели законной силы. Таким образом, создалась отчаянная юридическая пу­таница, и по «букве закона» безусловного права на престол не имел ни один из претендентов. Но неофициальное обще­ственное правосознание оказалось на стороне естественного наследника Константина, чему способствовали и его титул це­саревича, и упоминание его имени на богослужениях непос­редственно после имени царствующего императора. Милорадович решил опереться на общественное правосознание не потому, что его беспокоила юридическая сторона дела, а по­тому, что ему, как стороннику Константина, это было вы­годно.

Если генерал-губернатор раньше и не знал о манифесте Александра и отречении цесаревича, то 25 ноября он навер­няка услышал об этом от Николая. А уж об указе 1820 года с вытекающими из него последствиями он не знать не мог. И тем не менее занял неколебимую проконстантиновскую позицию.

Милорадович не мог не понимать, что, противопоставляя свою волю воле покойного императора и здравствующего це­саревича, грубо вмешиваясь в отношения между великими князьями, он вступает в крайне рискованную игру. А если Константин все-таки откажется и Николай воцарится, что тогда? Мы-то знаем, что попытка стать «делателем королей» окончилась для графа Михаила   Андреевича   гибелью.   Он этого, разумеется, знать не мог. Он вел себя последователь­но и решительно до самого 14 декабря. Даже когда Кон­стантин яростно отверг самую идею возведения его на пре­стол, генерал-губернатор продолжал — законными и незакон­ными способами — препятствовать Николаю занять трон.

Александр был уже неделю как мертв, но до Петербурга эта весть еще не дошла, и день 25 ноября завершился в тя­гостной неопределенности. Одно было ясно всем, посвящен­ным в тайну императорского завещания: переход престола к любому наследнику чреват событиями непредсказуемыми. В случае присяги Константину будет нарушена воля покой­ного императора и у партии Николая появится возможность протестовать. Да и неизвестно, как отнесется к этому Кон­стантин. В случае присяги Николаю — если удастся преодо­леть сопротивление гвардейского командования — не возму­тится ли гвардия? И опять-таки неизвестно, захочет ли Кон­стантин, опирающийся на сильную Польскую армию и гвар­дейские симпатии в столице, подтвердить свое отречение?

Страшный призрак дворцовых междоусобиц встал перед августейшей фамилией и близкими к ней лицами.

Принц Евгений Вюртембергский писал: «На императрицу было тяжело смотреть. Постигая все значение предстоящей опасности, она усиливалась сохранить свое обычное достоин­ство и величие...» II дальше: «Редко случалось мне быть свидетелем такой тревоги и самому столь живо ощущать ее».

Чуть позже великая княгиня Александра Федоровна в дневнике подвела итог настроению при дворе: «Повсюду ца­рит зловещая тишина и оцепенение; все ждут того, что долж­ны принести с собою ближайшие дни».

Александр Дмитриевич Боровков, правитель дел Следст­венного комитета, учрежденного после разгрома восстания декабристов, вспоминал об обстановке, сложившейся вслед за 25 ноября: «Неопределенное чувство страха закралось в сердца жителей: пролетела молва, что цесаревич Константин отказывается от престола, что великий князь Николай тоже не хочет принять бразды правления; носились несвязные тол­ки о конституции, и содрогались благонамеренные».

Александр Дмитриевич, занявшись своими мемуарами че­рез много лет после событий, подменил мотивировки, очевид­но, сам того не сознавая. Основой страха были не «толки о конституции», которые возникли задним числом после вос­стания, а укоренившееся в головах петербуржцев представ­ление о смене персон на престоле как о чем-то катастрофи­ческом, чреватом кровью и потрясениями.

Глава 3. Выступление 14 декабря 1825 г.

Николай согла­сился принять престол, и 14 декабря была назначена присяга войск и общества. Члены Северного обще­ства распространяли в некоторых казармах, где по­пулярно было имя Константина, слух, что Констан­тин вовсе не хочет отказаться от престола, что при­готовляется насильственный захват власти и даже что великий князь арестован. Этими слухами и увле­чены были некоторые гвардейские солдаты; значи­тельная   часть   Московского   гвардейского   полка 14 декабря отказалась дать присягу. С распущенны­ми знаменами, в одних сюртуках солдаты бросились на Сенатскую площадь и построились здесь в каре; к ним присоединилась часть гвардейского гренадер­ского полка и весь гвардейский морской экипаж; всего собралось на Сенатской площади тысячи две.

Члены тайного общества накануне решили дей­ствовать по настоянию Рылеева, который, впрочем, был уверен в неуспехе дела, но только твердил: «Все-таки надо начать, что-нибудь выйдет». Диктатором назначен был князь С. Трубецкой, но он не явился на площадь, и напрасно его искали; всем распоря­жался бывший в отставке и носивший простой сюр­тук Пущин, частью — Рылеев. Впрочем, каре мятеж­ников стояло в бездействии в продолжение значи­тельной части декабрьского дня.

Что задумали Трубецкой и Рылеев

В ночь с 14 на 15 декабря во время обыска в кабинете Трубецкого был найден написанный его рукой документ следующего содержания:

«В манифесте Сената объявляется:

1. Уничтожение бывшего правления.

2. Учреждение временного, до установления постоянно­го выборными.

3. Свободное тиснение, и потому уничтожение   цензуры.

4. Свободное отправление богослужения всем верам.

5. Уничтожение права собственности, распространяюще­еся на людей.

6. Равенство всех сословий перед законом, и потому уни­чтожение военных судов и всякого рода судных комиссий, из коих все дела поступают в ведомство ближайших судов гражданских.

7. Объявление права всякому гражданину заниматься чем он хочет, и потому дворянин, купец, мещанин все равно имеют право вступать в воинскую и гражданскую службу и в духовное звание, торговать оптом и в розницу, платя ус­тановленные повинности для торгов. Приобретать всякого рода собственность, как то: земли, дома в деревнях и в горо­дах. Заключать всякого рода условия между собой, тягаться друг с другом перед судом.

8. Сложение подушных податей и недоимок   по оным.

9. Уничтожение монополий, как то: на соль, на продажу горячего вина и проч., и потому учреждение свободного ви­нокурения и добывания соли, с уплатою за промышленность с количества добывания соли и водки.

10. Уничтожение рекрутства и военных поселений.

11. Убавление срока службы военной для нижних чинов, и определение оного последует по уравнении воинской по­винности между всеми сословиями.

12. Отставка без изъятия нижних чинов, прослуживших 15 лет.

13. Учреждение волостных, уездных, губернских и об­ластных правлений и порядка выборов членов сих правлений, кои должны заменить всех чиновников, доселе от граждан­ского правительства назначаемых.

14. Гласность судов.

15. Введение присяжных в суды уголовные и граждан­ские.

Учреждает правление из 2-х или 3-х лиц, которому под­чиняет все части высшего управления, то есть все министер­ства, Совет, Комитет министров, армии, флот. Словом, всю верховную исполнительную власть, но отнюдь не законода­тельную и не судную. Для сей последней остается министер­ство, подчиненное временному правлению, но для суждения Дел не решенных в нижних инстанциях остается департа­мент Сената уголовный и учреждается департамент граждан­ский, кои решают окончательно и члены коих останутся до учреждения постоянного правления.

Временному правлению поручается приведение в испол­нение:

1-е. Уравнение всех прав сословий.

2-е. Образование местных волостных, уездных, губернских и областных правлений.

3-е. Образование внутренней народной стражи.

4-е. Образование судной части с присяжными.

5-е. Уравнение рекрутской повинности между сосло­виями.

6-е. Уничтожение постоянной армии.

7-е. Учреждение порядка избрания выборных в палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок правления и государственное законоположение».

Этот манифест составлен князем Трубецким накануне восстания. По своей радикальности он превосходит все про­екты, которые появлялись в тайном обществе в период меж­дуцарствия. Манифест вобрал в себя лучшее из того, что предлагалось на заседаниях общества с момента его возник­новения. И в этом смысле он являлся программой ветеранов движения — Трубецкого, Оболенского, Пущина. И, разуме­ется, Рылеева. Нужна была длительная психологическая са­моподготовка, в сомнениях и спорах рожденная политическая традиция, чтобы решиться обнародовать документ, сокру­шающий основы системы, а не просто улучшающий, коррек­тирующий ее.

Трубецкой взял лучшее, что было в конституционных проектах Пестеля и Никиты Муравьева, все, что требова­лось для закрепления результатов победившего восстания. И то, что Трубецкой 13 декабря написал свой манифест, еще раз свидетельствует о его твердой надежде на успех.

Великий князь Николай, собиравший около себя полки, оставшиеся ему верными и расположенные у Зимнего дворца, также оставался в бездействии в продолжение значительной части дня. Одна рота, приставшая к мятежникам, стремясь на Сенатскую площадь, забежала на внутренний двор Зимнего дворца, но встретилась с солдатами, которые оста­лись верными Николаю, тогда они кинулись на пло­щадь; Николай спросил: куда они? «Туда», — сказа­ли солдаты, и Николай указал им дорогу, как про­браться к мятежникам.

У одного мятежника была мысль о том, что он может решить дело насильственно; положив в оба кармана по заряженному пистолету, он поместился на Адмиралтейском бульваре; мимо него несколько раз прошел Николай, несколько раз обращался за справкой, офицер хорошо знал, что в обоих карма­нах лежит по пистолету, но у него не хватило духу на насилие. Так обе стороны спорили великодушием. Наконец Николая уговорили в необходимости кон­чить дело до наступления ночи, в противном случае другая декабрьская ночь даст мятежникам возмож­ность действовать.

Приехавший только что из Варшавы Толь под­ступил к Николаю: «Государь, прикажите площадь очистить картечью или откажитесь от престола». Да­ли холостой залп, он не подействовал; выстрелили картечью — каре рассеялось; второй залп увеличил число трупов. Этим кончилось движение 14 декабря.

Вожди были арестованы; на юге Муравьев-Апо­стол увлек за собой кучку солдат, но был взят с ору­жием в руках. Верховная следственная комиссия расследовала дело, а чрезвычайный суд произнес приговор, который был смягчен новым государем.

По этому приговору пять участников дела были наказаны смертью через повешение, а остальные со­сланы были в Сибирь. Всех привлеченных к следст­вию — 121 человек. Повешены были вожди обоих со­юзов: Пестель, Рылеев, Каховский (у которого хвати­ло духу застрелить Милорадовича, когда тот после не­удачной попытки уговорить мятежников возвращался к Николаю), Бестужев-Рюмин (один из деятельней­ших распорядителей на площади 14 декабря) и С. Му­равьев-Апостол, взятый на юге, в Киевской губернии, с оружием в руках. Так кончилось это движение, ко­торое, как мы видели, стало возможным только бла­годаря стечению неожиданных обстоятельств.

3.1 Значение выступления 14 декабря 1825 г. 

Собы­тию 14 декабря придавалось значение, какого оно не имело; приписывались ему последствия, которые не из него вытекали. Чтобы вернее оценить его, не сле­дует прежде всего забывать его наружность.

По наружности это один из тех дворцовых гвар­дейских переворотов, какие происходили по смерти Петра в продолжение XVIII в. В самом деле, движе­ние вышло из гвардейских казарм, руководили им почти одни гвардейские офицеры, представители ко­ренного, столбового русского дворянства. Движение было поднято по вопросу о престолонаследии, как поднимались все движения XVIII в., и на знамени движения было написано личное имя. В движении 14 декабря столько сходства с гвардейскими перево­ротами XVIII в., что современники, наблюдавшие это событие, не могли не вспомнить о гвардейских переворотах.

В любопытнейшей записке приехавшего около того времени в Петербург родственника императри­цы-матери принца Евгения Вюртембергского мы на­ходим следующий характерный рассказ. Когда полу­чена была в Петербурге весть о кончине государя, незадолго до 14 декабря, принц Евгений встретил во дворце петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича, который, разговорившись о положе­нии дел, выразил принцу сомнение в успехе дела, т. е. в успехе присяги великому князю Николаю, так как гвардия, по словам Милорадовича, очень привя­зана к Константину. «О каком успехе говорите вы, граф? — сказал Евгений. — Я жду естественного пе­рехода престола к великому князю Николаю, в слу­чае если Константин будет настаивать на отречении, при чем тут гвардия?» — «Я с вами согласен, — от­вечал Милорадович, — гвардии, понятно, не следо­вало мешаться в это, но она уже испокон века при­выкла к этому и сроднилась с таким понятием».

Итак, люди 14 декабря сделали дело, как не раз делали его в продолжение XVIII в. Теперь в последний раз русская дворянская гвардия хотела распоря­диться престолом, а потом гвардия перестала быть дворянской. Несмотря на все сходство движения 14 декабря с дворцовыми переворотами XVIII в., оно вместе с тем существенно отличается от последних. Отличие это заключается не только в характере вож­дей движения, но и в цели. Знамя, на котором было написано личное имя Константина, выкинуто было только для солдат, которых уверили, что они восста­ют за угнетенных — великого князя Константина и за его супругу «Конституцию» (великий князь был женат на польке, а польки-де иногда носят очень странные имена).

Вожди движения были одинаково равнодушны к обоим именам: они действовали не во имя лица, а во имя порядка. Ни одно гвардейское движение XVIII в. не имело целью нового государственного порядка. Впрочем, это было только стремление к но­вому порядку; самый порядок не был выработан во­ждями движения. Выходя на улицу, они не несли за собою определенного плана государственного уст­ройства; они просто хотели воспользоваться замеша­тельством при дворе, для того чтобы вызвать обще­ство к деятельности. Их план таков: в случае удачи обратиться к Государственному совету и Сенату с предложением образовать временное правительство из пяти членов; были даже намечены эти члены; ме­жду ними рядом с Пестелем, самой дельной головой в тайном обществе, должен был сесть и знакомый нам М.М. Сперанский. Временное правительство должно было руководить делами до собрания Зем­ской думы, той самой Земской думы, план которой проектировал Александр со Сперанским в преобра­зовательном проекте.

Земская дума как учредительное собрание и должна была разработать новое государственное уст­ройство. Таким образом, вожди движения поставили себе целью новый порядок, предоставив выработку этого порядка представителям земли, значит, движе­ние было вызвано не определенным планом государ­ственного устройства, а более накипевшими чувства­ми, которые побуждали как бы то ни было напра­вить дело по другой колее. Тем не менее нет надоб­ности приписывать этому движению особенно важ­ные последствия. Один высокопоставленный санов­ник, встретив одного из арестованных декабристов, своего доброго знакомого князя Евгения Оболенско­го, с ужасом воскликнул: «Что вы наделали, князь. Вы отодвинули Россию по крайней мере на 50 лет назад».

Это мнение утвердилось впоследствии; событие 14 декабря считали великим несчастьем, которое оп­ределило характер следующего царствования, как из­вестно, очень нелиберального. Это — совершенно ложное представление; характер следующего царст­вования определился не 14 декабря; это царствова­ние имело бы тот же характер и без 14 декабря; оно было прямым продолжением последнего десятиле­тия царствования Александра. Еще ранее 14 декабря предшественник Николая уже решительно вступил на ту дорогу, по которой шел его преемник.

Притом мысль, чтобы мятеж 14 декабря мог ото­двинуть Россию на 50 лет назад, невероятна уже по­тому, что в последние 50 лет она немного сделала шагов вперед: отодвинуться некуда было. Такое зна­чение 14 декабря придавали также, помня фразу, ко­торая не раз срывалась с языка Николая в продолже­ние его царствования; при встрече с каким-нибудь досадным проявлением вольного духа в обществе он иногда говаривал: «Ah, се sonttoujoursmesamisdequatorse»(Ах, это все дело моих друзей четырнадцатого). Но напрасно было придавать этим словам буквальное значение.

14 декабря не было причиной направления сле­дующего царствования, оно само было одним из по­следствий той причины, которая сообщила такое на­правление следующему царствованию. Причина эта заключалась в исходе, какой имели все преобразова­тельные начинания Александра.

Заключение

В своей статье я хотела обратить внимание на то, с чего начинаются переломные точки русской истории, как развиваются мысль, настроение общества, которое состояло из высшего образованного дворянства. Здесь я обращаюсь к документам, которые раскрывают причину междуцарствия, обращаюсь к воспоминаниям Александра I, которые доказывают, что он все знал о развитии тайных обществ и внутренне был готов к любому внезапному восстанию.

Это восстание, как я думаю, было одним из первых образцов для деятелей революционных переворотов, которые впоследствии привели к революции 1917 года. Все началось с тайных обществ, с идей улучшения жизни людей внутри государства, а именно свержение монархии и освобождения от крепостнического права.

Движение и выступление декабристов явилось выражением глубокого кризиса политической системы дворянской монархии и дворянства как класса в целом. В отсутствие основных элементов политической системы православного самодержавия – патриаршества и Соборных народных представительств – дворянская монархия уничтожала сама себя. Свержение царя, распад государства и вторжение иноземцев. В этой смуте народ обратил бы свой гнев, прежде всего на самих дворян. Подобное и случилось позднее, в начале XX века.

Я считаю, что восстание 1825 года является поучительной страницей в истории для революционных деятелей 1905-1907, 1917 гг.

Если посмотреть на то, как начинались эти революционные восстания можно подчеркнуть совпадения и отличие, выделить причины, по которым в 1825 г. восстание не состоялось. Рассмотрим задачи и цели, которые перед собой ставили тайные общества XIX века и партии XX века.

XIX: Созданию организаций декабристов предшествовали масонские ложи и офицерские артели. Первая организация появилась в 1816г. и называлась «Союз спасения», союз поста­вил себе целью уничтожить крепост­ное право и заменить самодержавие конституционной монархией.

Союз благоденствия был создан в 1818 г., ставил те же цели, что и Союз спасения (конститу­ционная монархия и отмена крепост­ного права). Впервые была поставлена задача сделать Рос­сию республикой.

В итоге были созданы 2 общества: Южное и Северное. Программу Юж­ного общества — "Русскую Правду". Ставились две главные цели: сверг­нуть самодержавие и установить рес­публику; отменить крепостное право. После революции власть предполага­лось вручить Временному верховно­му правительству с диктаторскими полномочиями. Сословные привиле­гии надлежало уничтожить. Избира­тельными правами наделялись все граждане России мужского пола с 20 лет. Вместо сословного вводился суд присяжных. Крепостное право отме­нялось безусловно. Крестьяне освобож­дались без выкупа, получая по 10-12 десятин земли на семью.

Северное общество образовалось в 1822 г Муравьев составил программу северного общества, которая вошла в историю под названием "Конституция Никиты Муравьева". "Конституция" Муравьева ставила те же вопросы, что "Русская Правда", но решала их менее радикально. Вместо самодержавия проектировались конституционная монархия и раздел России на 15 феде­ральных "держав" и областей. На слу­чай несогласия царя с конституцией предполагалось ввести в России парламент, а главой государства сделать президента. Сословия по "Конституции" Муравьева уничтожались. Граждане получали избирательные права с 21 года, Во с имущественным цензом.

XX: На рубеже веков в общественном движении четко определилось три политических направления:

-   правительственное (консервативно-охранительное)

-   либеральное

- революционное (социалистическое). Правительственное направление - критиковали конституционный строй, считали, что представительная система не отражает требо­вания народа. Борьба политических партий в парламенте приведет к закулисной борьбе. Основная идеология заключалась в следующем:

-   монархическая власть единственно возможная;

-   борьба с инакомыслием;

-   патриархальность как основа государственности.

После февраля 1917 г. движение самоликвидировалось (причина-отречение от престола Николая II).

Либеральное направление - основой его стало земское движение. Главными требованиями были:

-   политические реформы (ликвидация самодержавия, введение конституции, создание представительного органа правления;

-   отчуждение помещичьих земель через выкуп.

В рамках либерального направления возникает идейное течение, получившее наименование "легального марксизма". Выступали за демократи­ческие свободы и улучшение экономического положения рабочего класса путем реформ, без революционных потрясений. До 1917 г. политический потенциал либерального движения остался невостре­бованным, что способствовало переходу общества на сторону рево­люционного движения вопросе ликвидации самодержавия.

Революционное направление. Признавали марксистский тезис о неиз­бежности капитализма и буржуазных преобразований. Произошло размежевание между легальными марксистами и революционными.

РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия). Программа – минимум содержала задачу свержения государственной власти и установление республики, провозглашала право наций на самоопределение, т. е. требовала расчленения страны, раздела Российской империи. Программа – максимум ставила задачи проведения революции и установления «диктатуры пролетариата», фактически диктатуры коммунистов.

В 1902 г. была образована партия социалистов – революционеров (эсеров), возникшая из народнических кружков. В отличии от РСДРП, выступавших за национализацию помещичьих земель (т. е. передача их государству), эсеры выступали за социализацию всех частновладельческих земель (т. е. передачу их крестьянским общинам ).

-   Кадеты (конституционно-демократическая партия народной свободы) образовались в октябре 1905 г. Ядро партии - интеллигенция, буржуазия и либеральные помещики. Выс­тупали за установление в России республики или конституционной монархии. Выступали за проведение социальных реформ (равенство всех перед законом, 8-часовой рабочий день), за принудительное отчуждение земли помещиков в пользу крестьянина. В программе не было сказано ни слова о праве собственности. Тактика борьбы -давление на правительство через представительные органы (Думу).

-   Октябристы ("Союз 17 октября') образовались в феврале 1906 г. Умеренно-консервативная партия. Ядро партии - крупная промышленная и финансовая буржуазия, помещи­ки. Выступали за сохранение единства и неделимости России. Аграрная программа должна была удовлетворить нужды крестьян за счет их переселения на неосвоенные земли и продажи крестьянам государственных земель.

Проанализировав идеи реформирования тайных обществ, либеральных и революционных направлений двух веков, я вижу, что будущее обернулось к прошлому, снова были подняты те же самые неразрешенные вопросы, те же ошибки, которые не исправлялись, а добавлялись политикой самодержавия.

И в XIX веке и в XX веке общественные движения были близки в следующих, наиболее распространенных вопросах:

  • Ликвидация самодержавия
  • Уничтожение крепостного права
  • Раздел России
  • Земельный вопрос, который решался в пользу крестьян
  • Уничтожение сословных привилегий

Крепкая нить не воплотившихся реформаций, являющаяся предпосылкой огромного взрыва, которая была обнародована в 1825 г., но не принята всерьез, протянулась через года и обрушилась на Россию взрывом, кровавой волной, как для политических деятелей, так и для простого народа.

Первая русская революция 1905-1907гг. для революционных партий стала генеральной репетицией по ликвидации самодержавия и побудила активность народных масс к политической жизни, что стало огромной поддержкой для проведения революции 1917 года и отличием от восстания 1825г., где главной причиной поражения была узкая социальная база – нет опоры у народа. Также отличие в том, что в октябрьском перевороте важную роль сыграла первая мировая война, к которой Россия не была готова и от которой пострадал, в итоге восставший, народ. Также во время разгорающейся гражданской войны Россия стала политической ареной для военной интервенции иностранных держав, где Германия снабжала деньгами большевиков для переворота, а английские, французские, американские войска поддерживали белогвардейскую армию.

Углубляясь в изучении развития революционного общества 1825 г., которое состояло из высшего образованного дворянства и революционного общества 1917 г., которое в основном состояло из рабочих, крестьян, мелкой буржуазии, я думаю, можно предположить, что если бы революцию 1825 году реализовали люди из высших сословий, офицеры, которые знали политический устрой страны и раньше назревшего времени, нежели в 1917г., можно было бы развить по закономерному течению времени предложенные реформы, (в некоторых из них вводится первое предложение о парламенте и президенте, т. е. устрой политической системы нашей страны в настоящее время), избежать гражданской войны, которая привела к массовым убийствам, беззаконию, распаду культуры, кризису в экономике.…

В заключении своей статьи я привела сравнение и различие двух восстаний, связала и обозначила революционное восстание 1825 г. как предпосылку революции 1917г. Выразила свое мнение и предположение того, что могло бы произойти и чего можно было бы избежать, при изменении хода событий в истории.

Список используемой литературы

  1. Я. Гордин - События и люди 14 декабря: Хроника. – М.: Сов. Россия, 1985. – 288 с.
  1. Ключевский В. О. - Русская история. – М.:Изд-во Эксмо, 2005. – 912 с.
  1. Северинов К. М. Пособие для подготовки. История, Спб.: Издательство «Тригон», 2004. – 432 с.
  1. Большая энциклопедия школьника – М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «АКВАРИУМ ЛТД», 2003. – 1893 [11] с.

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации № 11-рп от 17.01.2014 г. и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»

Go to top