Попов Р.И.

«Победа надо льдами Ледовитого океана составляет один из экономических вопросов будущности северо-востока Европейской России и почти всей Сибири»

Д. М. Менделеев

Освоение севера Сибири, начавшееся задолго до покорения Казани и походов Ермака, является важным вопросом в отечественной истории, который до сих пор не утратил своей актуальности. Свидетельством тому служат недавние научные экспедиции российских ученых к подводным хребтам Менделеева и Ломоносова, находящимся вблизи арктического сектора Азиатской России. В настоящее время, они, вызвав широкий международный и общественный резонанс, возможно, могут стать отправной точкой в противоборстве сильнейших мировых держав за недра арктического шельфа и военно-политическое влияние в регионе. История освоения Арктики знает немало похожих примеров.[1] Один из таких относится к периоду XVI – XVIIвв., когда морские полярные экспедиции русских за Урал послужили для Англии, Дании, Голландии и др. поводом к вступлению в борьбу за поиск кратчайшего северного торгового пути в богатую пушниной Сибирь и восточные страны. Одним из наиболее ярких эпизодов этой борьбы является освоение поморами северного Приобъя в годы Смутного времени. Традиционно в российской историографии принято считать, что в годы Смуты промысловое движение русских в Сибирь было приостановлено. В данной статье, проанализировав и обобщив разрозненные исторические свидетельства, мы попытаемся раскрыть историческую роль торговых и промышленных людей Поморья в деле освоения севера сибирского региона на рубеже XVI – XVIIвв.

В это время на месте одного из поморских поселений, расположенного на реке Таз силами правительственной администрации был основан Мангазейский острог. В нем размещался постоянный гарнизон, который был сформирован из казаков и промышленников. Последние, будучи выходцами, из Пинеги, Мезени, Соли Вычегодской, Устюга Великого и других северных городов, издавна занимались пушным промыслом в Мангазейской округе. Испытывая потребность в особой мирской организации, поморы создали в Мангазее своеобразную общину, центром которой стала Успенская церковь на посаде. Мангазейская община отличалась от земских миров европейской части страны. Возникнув с узкими фискальными целями, исключительно как орган распределения тягла, мангазейский «мир» объединял торговых и промышленных людей, оказавшихся на далеких берегах Тазовской губы.[2]Проводя длительное время на сибирских промыслах (до 10 лет и больше) поморы продолжали считать себя связанными со своими родными местами и не считали себя мангазейскими жителями. Они именовались холмогорцами, пинежанами, важанами, сысоличами и т. п. В рассматриваемый период это был не территориальный, а персональный союз, консорция промысловиков, отношения в котором строились на принципе комплиментарности. Само существование такой мирской организации среди северных промышленников являлось важным показателем постоянных и жизненно важных связей Поморья и Мангазеи. Их прочность устанавливалась поколениями, а потому, неудивительно, что в среде «промыслового люда» пушной промысел на реке Таз считался «своим».[3] Вторжение в промысловые угодья поморов кого-либо «чужого» вызывало ожесточенное противодействие. Особенно ярко это было продемонстрировано летом 1600 года, когда из Тобольска по Оби и Обской губе двинулись к устью реки Таз первые воеводы, князь М. М. Шаховской и Д. Хрипунов, со 150 «служилыми» людьми. В планах сибирских воевод было закрепиться в этом крае, привести в русское подданство и «объясачить» коренное население. Русские промышленники, стремясь сохранить за собой монополию на эксплуатацию пушных богатств, сумели организовать выступление «самодийских племен». В сражении, происшедшем в районе устья реки Таз, воеводы хотя и потерпели поражение, но все же смогли расположиться в одном из промысловых городков,[4] который положил, в дальнейшем, начало Мангазее. Эта история дает нам яркое представление о том, как поморы пытались достаточно твердо отстаивать свои экономические интересы в борьбе с представителями царской власти.

Гораздо сложнее было противостоять угрозе проникновения иностранного капитала в Сибирь посредством Северного морского пути. Активность иностранцев на этом направлении (особенно англичан и голландцев) была очень высокой в период Смутного времени. Пользуясь слабостью Российского государства, многочисленные западноевропейские дипломаты, путешественники и купцы пытались узнать любыми путями у членов московского правительства и русских торговых людей всю необходимую информацию о торговом маршруте вдоль побережья Ледовитого океана. Иностранцы догадывались, что этим путем можно было достигнуть не только богатой пушниной «снежной Татарии», но и таких стран, как Индия и Китай. Их настойчивость вполне объяснима, если учесть, что морские трассы через Атлантику вокруг Африки в государства Востока контролировались испанцами и португальцами. Серьезность намерений англичан, немцев и голландцев подтверждается тем, что они были готовы к   захвату всех тех русских городов, которые располагались вдоль Северного морского пути и прилегали к нему (Колы, Сумского посада, Соловецкого монастыря, Печенги, Онеги, Архангельска, Каргополя, Устюга Великого, Мезени и др.). Достаточно обратиться к запискам Генриха Штатдена, Якоба Маржерета, английского капитана Чемберлена, бумагам Лжедмитрия I, чтобы представить реальную угрозу северорусским владениям.[5] Самозванец, к примеру, заключая 25 мая 1604 года брачный договор с Мариной Мнишек, обещал полякам не только привести «все государство Московское в одну веру Римскую», но и передать, в дальнейшем, своей «жене два Государства великих, Великий Новгород да Псков со всеми уездами, думными людьми, с детьми боярскими… с полновластью».[6] Принимая во внимание то, что новгородской «вотчиной» были Терский берег, Заволочье и Двинская земля (территории, к тому же, менее остальных пострадавшие от опричнины) перед поляками открывалась реальная возможность установления контроля над северным морским торговым путем в Сибирь.[7] Зная об этом, польский король Стефан Баторий писал одному из своих близких друзей, что Речь Посполитая, «доставив Дмитрию корону» не только «обуздает турок, хана и шведов, возьмет Эстонию и всю Ливонию», но и через сибирские земли «откроет путь для своей торговли в Персию и Индию».[8]

В свою очередь, англичане и голландцы, начиная со второй половины XVI века, предпринимали неоднократные попытки пройти морем в Сибирь: в 1580, 1584, 1595, 1609, 1611, 1612, 1624, 1664, 1668, 1676 гг. Однако все они оказались неудачными и не привели к достижению желаемой цели.[9]

Российское руководство, вероятно, представляло последствия нависшей угрозы над своими богатейшими землями, поскольку сибирская «мягкая казна» уже при царе Федоре Иоанновиче стала значительным подспорьем для государственного казначейства. Ежегодно из Сибири поступало 5 тысяч сороков соболей, 10 тысяч черных лисиц, до полумиллиона белок. При этом доходы государства увеличивались пропорционально расширению российских территорий на восток.[10] И в годы Смутного времени, при расстроенном состоянии государственных дел, Сибирь оставалась важным источником пополнения финансовых резервов. По словам Н. М. Костомарова, «сибирские меха выручали царскую казну в то время, когда невозможно было много собирать налогов с разоренных жителей внутренних областей».[11] Тем не менее, на такой «вызов» иностранных держав московскому правительству, занятому войнами и решением внутриполитических проблем, ответить было практически нечем. Укрепление поморских городов, начатое при Иване IV Грозном, было приостановлено в годы Смуты. В этот период государственные власти ограничивались лишь обращениями к сибирским воеводам с призывом «жить с великим бережением», предотвращать разбои, грабежи и убийства, одним словом, поддерживать социальную и политическую стабильность в регионе.[12]

С окончанием Смутного времени и укреплением центральной власти ситуация стала меняться: у государства появилась возможность защитить свои экономические интересы от посягательств иностранных держав. Ярко иллюстрирует это история, связанная с закрытием северного морского пути. Интересно то, что в ее основе лежало личное заявление двинского торгового человека Кондратия Курочкина. Он обладал определенными географическими познаниями и прекрасно разбирался в морских путях. При посещении устья Енисея в 1610 году он убедился в предполагаемой возможности пройти туда с моря судну любой величины. Поскольку ему были известны настойчивые попытки иностранцев найти путь в Мангазею и далее на восток, он быстро сообразил, какие последствия могло это иметь не только для купечества, но всего Российского государства. Курочкин обратился к тобольским воеводам с этим важным государственным вопросом. 16 февраля 1616 года тобольская воеводская канцелярия дала делу ход. На воеводскую грамоту Москва отреагировала незамедлительно. 19 октября правительство запретило плавания северным морским путем. Мангазейскому воеводе было приказано выставить дополнительные караулы около Енисейского устья и близ Карской губы, усилить расспросы о появлении иноземцев, предписывалось с ними в общение не вступать и отказаться от собственного передвижения по морю.[13] Однако было бы ошибочным полагать, что с этого момента плавания морем в Сибирь и обратно прекратились. «Государев указ» нарушался не только промышленными людьми, но и представителями местной власти, вызывая тем самым широкий внутриполитический резонанс. Красочным примером тому являются события, происшедшие в Мангазее в 1626 -1630 гг. и являвшиеся в плане «самоуправства» воевод отголосками минувшего безвременья.

Согласно официальной трактовке основных деталей этого дела мангазейский воевода Григорий Кокарев, пользуясь слабостью правительственного контроля и опираясь на свои широкие полномочия, нередко злоупотреблял своим положением при сборе ясака. Материалы доносов свидетельствовали, что он «спаивал самоедов», привозивших «ясачную подать» в острог, в обход казны присваивал себе всю доставлявшуюся туземцами пушнину и брал взятки. Кроме того, воевода нередко допускал нарушения в ходе торговых сделок с коренным населением и довольно часто «устраивал пиры», которые обычно сопровождались поднесением ему богатых «подарков»[14]. По мере сокращения в вверенной ему округе поголовья пушных зверей, Григорий Кокарев стал задумываться о поиске новых, богатых соболем, земель. Нарушив правительственный запрет «морского ходу» северным путем, он попытался тайно нанять мезенца Табанку Куяпина в проводники на Большое море. Табанка отказался, а про вербовку его Кокаревым рассказал попу Евстафию Арзамасу. Воевода не успокоился и нашел «воровского назывателя» Мотьку Кириллова, который «из корысти» перешел с воеводой на коче на другую сторону Мангазейского залива. Однако к «большой океанской проливе» им пробиться не удалось. Тогда Кокарев стал самостоятельно разведывать путь между Обью и Енисеем, которым шли многие промышленники, осваивавшие сибирские земли за Тунгуской.[15] Такую настойчивость воеводы поморы расценили, как попытку вторгнуться в их монопольное право на эксплуатацию местных пушных промыслов. Поэтому они решили воспрепятствовать намерениям Кокарева и поддерживавших его казаков. Бить челом от имени всех торговых людей на насилия и злоупотребления воеводы отправился в Москву знаменитый впоследствии устюжанин Ерофей Хабаров.[16] В доставленном им письме на имя государя и патриарха, между прочим, говорилось: «И то, государи, не явная ли вам измена. Нечто, государи, он, Григорий, умысля воровски, хотел тою заповедную дорогу приискав, и привести тем путем немецких людей и вашей государскою златокипящею далекою заморскою Мангазейской землею завладеть».[17] Как видно из приведенного отрывка, поморские купцы постарались придать политическую остроту злоупотреблениям Кокарева. Вероятно, это было предпринято в расчете на то, что московские власти, обратив внимание на такие детали «мангазейского дела», ускорят его решение. Действительно, увидев в этом доносе угрозу государственным интересам, руководство страны предприняло довольно быстрые меры. Второму мангазейскому воеводе Андрею Палицыну приказано было доставить Кокарева в Москву для проведения следствия. Поддержанный казаками, Кокарев заперся в стенах Мангазейского острога, отказался подчиниться государеву указу и начал обстреливать посад из пушек. Палицын, осадив крепость, узнал от своих лазутчиков неожиданную новость: Кокарев, сидя в осаде, пировал со своими приближенными, один из которых громогласно заявил за столом, что пирующих жалует «царь Григорий Иванович».[18] Объявив Кокарева изменником, Палицын вместе с посадскими и туруханскими казаками пошел на штурм. В итоге острог был взят, а Григорий Кокарев отправлен в кандалах в Москву. Его дальнейшая судьба неизвестна.

Изложение мангазейских событий 1626-1630 гг., во многом загадочных и невыясненных до сих пор, на этом заканчивается. В немногочисленных трудах отечественных исследователей, в той или иной мере рассматривавших упомянутый исторический сюжет, существуют на его счет различные оценки. Так, русский историк С. Ф. Платонов приводил эту историю в своем «Полном курсе лекций» в качестве типичного примера злоупотреблений сибирской воеводской администрации. Напротив, В. Н. Скалон и С. Н. Марков, увидели, в свое время, в этих событиях призрак измены и самозванчества. Автор данной статьи, придерживается точки зрения высказанной современным исследователем В. Н. Булатовым в отношении причин «мангазейской смуты». Но вместе с тем мы склонны предполагать, что эта Мангазейская история, как и предыдущие (1600 и 1610 гг.), представляет собой, завуалированную недостатком источникового материала, историю борьбы поморской торгово-промысловой общины за свои экономические интересы. И в этой борьбе, развернувшейся на фоне русской Смуты и иностранной интервенции, она проявила себя достаточно активной социальной силой.

Таким образом, в истории экономического освоения севера Сибири важная роль принадлежала «торговым» и «промышленным» людям Поморья. Во времена тяжелейшей борьбы «леса» со «степью» они проложили первый морской торговый маршрут за Урал и, в дальнейшем, установили прочные торговые и хозяйственные связи с Мангазейской землей. Опираясь на правительственную поддержку, поморы сумели отстоять не только свои экономические интересы в этом сибирском регионе, но и позаботиться о сохранении целостности России в годы Смутного «лихолетья» и в последующий период становления российской государственности.

Примечание

[1] Правда, каждый из таковых имел свои особенности. К примеру, мало кому известно, что в годы Холодной войны, согласно «Арктической доктрине» главным театром военных действий должен был стать Центральный полярный бассейн. Через него пролегали кратчайшие пути для нанесения бомбовых и ракетных ударов по важнейшим центрам Советского Союза, а сам Ледовитый океан явился бы, по замыслу американских военных стратегов, «Средиземным морем третьей мировой войны». СССР не мог остаться безучастным к заокеанским угрозам. В этой связи возникла необходимость скорейшего изучения Арктики. Неслучайно, именно в этот период и наблюдался всплеск исторических, географических и др. исследований. См.: Центкевич А. Завоевание Арктики. М.: Изд-во ин. лит-ры, 1956.; Окладников А. П. Русские полярные мореходы XVII века у берегов Таймыра. М.: Морской транспорт, 1957.; О научной экспедиции «Север-2» в Центральную Арктику см.: Волович В. Засекреченный полюс. М.: ИД Терра, 1998. и др.

[2] Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1955. Т.3. Ч. 1. С. 302.; Морозов А. Юность Ломоносова. Архангельск.: Кн. изд-во, 1958. С. 27-30.; Булатов В. Н. Русский Север: в 5 – т. Архангельск.: Изд-во Поморского государственного университета имени М. В. Ломоносова, 1998. Т. 2. Встречь солнца. С. 60.

[3] Булатов В. Н. Т. 2. С. 61.

[4] История Сибири. Т. 2. Сибирь в составе феодальной России. Л.: Наука, 1968.С. 42.

[5] Штатден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немецкого опричника. Пер. И. И. Полосина. М.: Изд-во С. и М. Сабашниковых, 1925.; Маржерет Я. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского с присовокуплением известий о достопамятных событиях случившихся в правление четырех государей с 1590 по 1606 гг. СПб.: Тип. Глав. Упр. Путей Сообщения, 1830. О планах Чемберлена см.: Марков С. Н. Земной круг. Книга о землепроходцах и мореходах. М.: Молодая гвардия, 1971. С. 291-294.

[6] Запись Лжедмитрия Гришки Отрепьева, данная Юрию Мнишеку о бракосочетании с дочерью его Мариною и предоставлении ей государств Новгородского и Псковского.//Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII века в 3-х ч. СПб.: Тип. А. Смирдина, 1839. Ч. 2. С. 79-81.

[7] Мы можем предполагать, что в данном случае имел место и «испанский след». Испания в годы Смуты была союзницей Польши. Вместе со Швецией они боролись против Дании, Англии и России за обладание балтийскими проливами. В то же время Филипп II Испанский не расставался с мечтой о мировом господстве, которую вынашивал вместе с герцогом Альба де Толедо. С середины XVI века они пристально следили за ходом событий в Московском государстве через своих послов: итальянского купца Рафаэля Барберини (в Московии) и Франциска де Эразо (в Швеции). Собирая и анализируя сведения, поступавшие с восточных пределов Российского государства, испанцы пришли к заключению, что у «московитов» есть выход к Индии и Китаю и, идя дальше в своих рассуждениях, предположили, что «Московия может где-то граничить с Америкой». Все это позволило им сделать вывод «о всемирной московской опасности», угрожавшей, прежде всего, экономическому могуществу Испании. См.: Полосин И. Западная Европа и Московия в XVI веке.// Штаден Г. Указ. соч. С.25; Марков С. Н Указ. соч. С. 264-265.

[8] Этим другом был гетман Замойский, который, к слову сказать, не разделял таких далеко идущих замыслов польского короля. Подробнее см.: Карамзин Н. И. Предания веков. М.: Правда, 1988. С. 716.

[9] Скалон В. Н. Русские землепроходцы XVII века в Сибири. Новосибирск: ИД «Сова», 2005. С. 75.

[10] Любавский М. К. Историческая география России в связи с колонизацией. СПб.: ИД Лань,2000. С. 229. «Не высылая денег за границу, но ежегодно скопляя оные, – отмечал Я. Маржерет – Россия платит иноземцам обыкновенно товаром: мягкой рухлядью (мехами – Р. П.), воском, салом, кожами, льном. Царь плати серебром, когда сумма не превышает 4 или 5 тысяч рублей. Он имеет свою сокровищницу ежегодно … увеличивающуюся». См.: Маржерет Я. Указ. соч. С. 42.

[11] Костомаров Н. М. История Руси Великой: в 12-и т. М.: ООО «Мир книги», 2004.Т. 2. С. 207.

[12] Окружная грамота от царицы Марфы Федоровны к воеводам Сибирским об убиении Лжедмитрия и об избрании царя Василия Ивановича//Бутурлин Д. Указ. соч. Ч. 2. С. 110 -113.

[13] Скалон В. Н. Указ. соч. С. 77.

[14] Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб.: ИД Кристалл, 1997. С. 383. Описываемые события были характерны практически для всех сибирских воевод в изучаемый период. «В Сибири, как в стране более отдаленной, - указывал Н. И. Костомаров – сильно проявлялись пороки тогдашних русских людей. Воеводы с особенной наглостью брали взятки и делали всем насилия, а служилые люди обращались дурно с туземцами и накладывали на них лишний ясак, сверх положенного, в свою пользу». См.: Костомаров Н. И. Указ. соч. Т. 2. С.209.

[15] Подробнее о поисках мангазейского воеводы Г. Кокарева см.: Марков С. Н. Земной круг. М: Молодая гвардия, 1972. С. 310.

[16] Булатов В. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 55.

[17] Цит. по: Скалон В. Н. Указ. соч. С.80.

[18] Марков С. Н. Указ. соч. С. 310.

• Русское краеведение